— В штрафбат отправишь? — криво усмехнулась я, подозревая, что к девушкам такие меры не применяются.

— Посажу под замок, пока не успокоишься, — о, узнаю своего командира. Напугал, блин, я уже столько раз сидела в «карцере».

— Если это всё, то я пойду, — я затушила окурок в кадке с фикусом. — Ужин стынет.

— Иди, — вздохнул Вилли.

К ужину я естественно опоздала, Фридхельм уже ушёл в караул, зато Кох преданно ждал меня с тарелкой каши. Есть особо не хотелось, а вот выяснить, что натворил муженёк, пока я валялась в больничке, надо.

— Ну, рассказывай, что тут у вас случилось, пока меня не было.

— Ничего, — поспешно ответил Кох, продолжая возиться с котелками. — Ты же знаешь, какие у нас дела — выполнять приказы командира.

— Что, вот прямо и ничего?

— Нет, — вроде бы складно говорит, а чего тогда в глаза не смотрит?

— Колись, давай, я же всё равно узнаю, — попыталась продавить я, но Кох ушёл в глухую несознанку.

— Рени, говорю же, нечего особо рассказывать.

Ладно, не пытать же мне его. Кто-то наверняка да проболтается. На следующий день я попыталась подъехать с расспросами к Касперу, Крейцеру, но все, как сговорившись, твердили одно и тоже, мол всё прекрасно, тишь и гладь. Нет, так не пойдёт. Я всё больше убеждалась, что они скрывают какую-то срань. Ну, не могут же все прям одинаково, как под копирку, отвечать одно и тоже. К тому же после той диверсии со взрывчаткой их по-любому кинули на поисковые работы. Вряд ли Вилли спустил на тормозах тот случай. Кажется, я знаю, кого можно расколоть.

— Вальтер, на пару слов, — парнишка приветливо улыбнулся и подошёл ко мне. — Говорят, вы тут попали недавно в замес… — попробуем поиграть в угадайку.

— О, не волнуйся, — затараторил он. — Тех партизан мы давно ликвидировали, так что сейчас всё спокойно.

Ага, вот с этого момента поподробнее.

— Нелегко, наверное, было справиться с ними, — «посочувствовала» я.

— Самое сложное было их найти, но Фридхельм смог… — он замялся и торопливо закончил, — уговорить местных помочь с поисками.

Уговорить? Это ж, простите, как? Внутри сдавило тяжестью от внезапной догадки.

— Рассказывай.

Вальтер, видать, тоже смекнул, что сболтнул лишнего, и теперь мялся как девица на первом свидании. — Знаешь… наверное, тебе лучше у него спросить…

Ну да, если бы Фридхельм хотел, то сам бы мне рассказал.

— Да что за детский сад? Я сейчас спрашиваю у тебя, так что быстро говори…

— Оставь его в покое, — усмехнулся Шнайдер. — Ничего он не скажет, как и остальные.

— Ну, так скажи ты, — если парни решили поберечь мои нервы, этот говнюк наверняка с удовольствием вывалит всё как есть.

— Хочешь знать? — прищурился Шнайдер. — Да пожалуйста! Твой стихоплёт угрозами заставил местную бабу отвести нас к партизанскому схрону, а потом чуть не забил насмерть одного из них.

— Это ложь! — не верю, этот мудила просто решил мне отомстить, наговорив гадостей.

— Ну, так спроси у него сама.

Впрочем, в этом не было нужды. По виноватой мордахе Вальтера было легко догадаться, что эти жуткие слова — правда.

— И нечего так на меня смотреть. Наконец-то твой благоверный начал вести себя как мужик, а не хлюпик.

— По-твоему, вести себя как мужик — это махать кулаками направо и налево? По себе других не судят, — я окинула его презрительным взглядом. — Хотя если больше мозгов ни на что не хватает…

— Ну всё, ты сама напросилась, — Шнайдер резко схватил меня за локоть и потащил в сторону казармы.

— Ты совсем охренел?

А Вилли ещё называет неадеквашкой меня. Тут кое-кому, похоже, вообще башню напрочь снесло.

— Да не пинайся ты, — сердито отмахнулся Шнайдер от моих попыток высвободиться. — Сама подумай, не убивать же я тебя буду. Хотя с вами, умниками, вечно всё не слава богу. Нет бы как нормальная баба порыдать и успокоиться, ты вон что творишь.

— Да я бы и рада порыдать, — устало пробормотала я. — Только не получается.

Фридхельм, видимо, тоже ждал от меня этой типично женской реакции — слёз и прочих страдашек, — но я так ни разу и не заплакала. И что? В конце концов, слёзы по заказу вызвать нельзя.

— Да пусти же!

Шнайдер бесцеремонно втолкнул меня в какой-то заброшенный сарай.

— Отпущу, — проворчал он. — Но сначала ты кое-что сделаешь.

Я непонимающе заморгала и заметила в полутьме какой-то мешок, привязанный к балочным стропилам на манер боксёрской груши.

— Ты серьёзно? — я в принципе ожидала чего угодно — от мордобоя до попытки изнасилования, — но это…

— Угум, — кивнул он и с силой толкнул набитый чем-то мешок. — Выпустишь пар, глядишь, поможет.

— Не сработает, — хмыкнула я.

— Сработает, — Шнайдер достал сигарету и, не глядя на меня, заговорил: — У меня был младший брат. Разница у нас была в шесть лет, и сама понимаешь, когда мне было двенадцать, я чаще норовил сбежать гулять с ровесниками, чем играть с ним в дурацких солдатиков. И вот однажды, когда мы проводили лето в деревне, я пошёл с мальчишками купаться, а Ханс, оказывается, увязался за нами. Когда я заметил, что он барахтается в воде, было уже поздно. Он же совсем не умел плавать. Когда я его вытащил, он уже не дышал. И кого нужно было винить? Меня, который подплыл слишком поздно? Мать, что не уследила, позволив ему ускользнуть из дома? Пойми, иногда бывает так, что никто не виноват, дерьмо просто случается. Я тогда тоже мучился как ты, перессорился с приятелями, чуть что устраивал драки, а потом как-то ночью разнёс старую веранду — расколотил все стекла, какие-то стулья, — и не поверишь, но стало легче.

Тоже мне, психолог доморощенный! Бокс и всякие боевые техники — это вообще не моё. Для расслабления я всегда ходила на пилатес. Я легонько ударила по тяжёлому мешку, едва успев уклониться, когда его качнуло на меня. Ну посмотрим, как это работает…

С-с-сука, больно же! Постепенно входя в азарт, я лупила со всей дури набитый то ли зерном, то ли песком мешок, не обращая внимания на болезненные тычки. Блядская жизнь! И ведь сама виновата! Прекрасно знала, что, оставаясь в Союзе, хеппи-энда можно не ждать. Раз уж не хватило смелости держаться на своей стороне, нужно было идти другим путём. Ведь было же десятки вариантов! Признаться Фридхельму, что я попаданка, глядишь, убедила бы бежать. Или не упираться, а валить в Берлин, как только узнала о ребёнке. А что я делаю сейчас? Зациклилась на своем чувстве вины и превращаюсь в злобную склочную тётку, да ещё проморгала, что с моим мужиком творится какая-то хрень. Как можно быть такой дурой и забыть, что в этом квесте не может быть иной цели кроме как выжить? Я же знала, что партизаны готовят какую-то диверсию! Нужно было… нет, не могу я окончательно стать предательницей… Хотя в моём случае что вообще есть предательство? А если бы в той машине погиб Вильгельм? Умом я понимала, что наши все делают правильно, и не испытывала ненависти к чуваку, прицепившему взрывчатку. Я злилась на Беккера, который это проморгал. На себя за то, что не предусмотрела такой вариант.

Было что-то жуткое во всём этом… Немцы тысячами губят еврейских и славянских детей, и небо словно услышало проклятия, призываемые на их головы. Мой нарождённый ребёнок, возможно, ответил за грехи своих родителей. И с чего я взяла, что можно заставить себя не думать о нём, прикрывшись фразой-щитом: «Ничего не поделаешь, значит, такая судьба». В голове замелькали картинки, которые я ещё недавно представляла: Фридхельм, смеясь, уворачивается от брызг воды, а наш сын бежит за ним по кромке прибоя… Я почувствовала, как глаза жжет от невыплаканных слез. Может, я и не готова была стать матерью, но я бы любила его… или её…

Чувство потери острой болью сжало изнутри, я судорожно всхлипнула. Не удержавшись от тяжёлого толчка, я споткнулась о какие-то лопаты и, едва не переломав ноги, плюхнулась на задницу. Внутри словно разжалась туго сжатая пружина. Со мной давно уже не случалось такой масштабной истерики. Я услышала, как тихо скрипнула дверь — наверное, вернулся Шнайдер. Надеюсь, ему хватит ума не лезть к рыдающей бабе.