Ночью мне приснился кошмар.

Я снова стрелял в эту русскую, мои руки были скользкими от крови. Её было так много, что она стекала на сапоги. Рени смотрела на меня застывшим взглядом, а потом медленно повернулась, чтобы уйти…

— Нет, постой, — я безуспешно пытался догнать её. — Не уходи…

Она молча кивнула на мои руки, перепачканные кровью, и медленно покачала головой.

Я никогда не мог долго обижаться на Вильгельма. Мы оба наговорили друг другу гадостей, и у меня до сих пор звучали в ушах хлесткие, но к сожалению, правдивые слова. Я не ждал от него извинений, но разъедающая пустота внутри мучила, не давая покоя. Хотелось как раньше поговорить с ним, да даже просто помолчать вместе, чувствуя поддержку близкого человека. Вчера он был занят — нужно было похоронить убитых, написать их родственникам, отправить в городской штаб донесения. Сегодня я заступаю в караул. Может, удастся перехватить его, когда он закончит дела. Проходя мимо дома, в котором они с Файглем квартировали, я заметил на крыльце знакомую фигуру. Я был ослеплён своим горем, а ведь ему тоже нелегко пришлось в последние дни.

— Прости, что наговорил тебе тогда.

Вильгельм медленно поднял голову. В его глазах мелькнула какая-то обречённая усталость.

— Незачем извиняться, если ты действительно так считаешь, — вздохнул он.

Я присел рядом и протянул пачку сигарет.

— Это не так, просто мы все чувствуем по-разному.

Он щёлкнул зажигалкой и пристально посмотрел мне в глаза. Мы ещё не говорили о вчерашнем, но я примерно догадывался, о чём он думает.

— Файгль доволен тем, как мы провели вчера операцию по зачистке, — медленно сказал он.

— А ты, видимо, нет?

Не будь я настолько морально опустошён, тоже бы, наверное, чувствовал отвращение к себе. В глазах брата не было осуждения, но эта жалость была в сто крат хуже. Он смотрел на меня, словно я подцепил неизлечимую болезнь.

— Как ты думаешь, почему опытные командиры советуют солдатам сохранять хладнокровие в любой ситуации? Мы здесь, чтобы исполнить свой долг, и если каждый начнёт воплощать на поле боя личную месть, в кого мы превратимся? В таких же нелюдей, как солдаты Штейнбреннера? Ты готов к таким переменам?

— Думаешь, я испытывал удовольствие, когда угрожал расстрелять детей этой крестьянки или когда избил русского? У нас была цель — ликвидировать их центр, и мы это сделали. А иначе… иначе я бы не смог смотреть в глаза Рени.

Вильгельм смотрел на меня как в детстве, когда я рассказывал ему про свои фантазии, явно не понимая.

— Мне жаль вас обоих, но месть — последнее, о чём ты должен сейчас думать. Как бы жестоко это ни звучало, ты должен уяснить, что бывают такие ситуации, которых уже не исправить. И что некоторые решения нужно принимать не сердцем, а головой.

Я понимал, что он хочет донести, и также понимал, что он по-прежнему хочет меня защитить, но привычные парадигмы добра и зла не работают, когда действуют законы военного времени. Я не собираюсь становиться чудовищем и убивать всех, кто встанет у меня на пути, но никому не позволю безнаказанно навредить моим близким. И вообще, мне сейчас нужно думать не об этом, а о том, как поддержать Рени. Чарли говорила, что её отпустят через несколько дней. Не представляю, каково ей сейчас одной переживать горе.

***

— Милая, — я осторожно обнял её, отметив, как она снова похудела. — Как ты?

— Нормально, — кивнула она.

Нормально? Я недоверчиво заглянул ей в глаза. Она действительно была спокойна.

— Что?

— Я просто подумал, что ты переживаешь потерю малыша.

— Ничего не поделаешь, на войне и не такое случается, — её взгляд стал жёстким.

— Но ведь…

Я опешил. Разве можно так спокойно говорить об этом?

— Нужно думать о хорошем. Доктор сказал, со мной всё в порядке, у нас ещё будут дети.

Ну ладно, может, она всё ещё в шоке и не осознала полностью, что случилось. Следующие дни я внимательно присматривался и всё больше убеждался, что с ней далеко не всё в порядке. Она не пролила ни слезинки, держалась так, словно ничего не произошло, и пресекала любые мои попытки поговорить на эту тему.

— Рени, меня тревожит твоё состояние.

— Интересно, с чего бы? Я что неадекватно себя веду, бьюсь в истерике?

— Это и пугает. Переживать горе — нормально, а ты ведёшь себя так, словно ничего случилось.

— Каждый переживает горе по-своему, — раздражённо ответила она. — Я хочу поскорее всё забыть, а если ты будешь каждый день напоминать мне о выкидыше, это мало поможет.

Может, ей действительно требуется всё забыть, но я так не могу. Чёрт, мне даже поговорить о том, что на душе, не с кем. К брату я с этим не пойду. После того разговора мы толком не общались. К тому же я знал, что он в случившемся винит меня. Следующее, что меня насторожило, Рени почти перестала появляться дома, возвращаясь чуть ли не ночью. Не выдержав, я всё-таки пришёл к Вильгельму:

— Ты не мог бы немного разгрузить Эрин? Всё-таки она недавно вышла из больницы, не стоит ей сутками напролёт сидеть в штабе.

— Думаешь, это я завалил её работой? — нахмурился он. — Я наоборот предложил ей неделю отсидеться дома, а она пошла к Файглю и попросила найти ей как можно больше дел. Она даже взялась вести его личную документацию.

Значит так… Слишком уж этот всплеск трудоголизма похож на попытку сбежать от тяжёлых мыслей.

— Фридхельм… у вас точно всё порядке?

— В полном, — невесело усмехнулся я.

— А по-моему, с Эрин что-то неладно, — брат кивнул в сторону столовой.

— Неужели так сложно смотреть, куда идёшь? — Беккер весь съёжился под грозным взглядом Эрин.

— Прости…

— Что мне с твоего прости?

Как-то слишком резко она реагирует на то, что он её случайно толкнул. И такое происходит уже не первый раз.

— Она в последнее время немного нервная, но это пойдёт, — Вильгельм ответил мне скептическим взглядом.

То, что дело намного хуже, чем я представлял, выяснилось через пару дней. Мне никто ничего не говорил, но я слышал, что Эрин успела ещё не раз устроить разнос. Парни понимающе молчали, зная, как ей досталось. Все, кроме Шнайдера.

— Послушай, это уже переходит все границы! — он ворвался в гараж и едва не опрокинул канистру с машинным маслом. — Уйми свою ненаглядную, иначе это придётся сделать кому-то другому.

— Только попробуй тронуть её!

Эти двое никогда не ладили и, конечно, глупо было ожидать, что Шнайдер будет терпеливо пережидать, пока Эрин войдёт в норму. Надо всё же поговорить с ней. Постоянно устраивать скандалы не дело.

— Рени, я понимаю, что тебе сейчас тяжело, но нужно взять себя в руки, — осторожно начал я разговор вечером, пользуясь тем, что застал её дома.

— Что ты имеешь в виду? — она набросила шинель и полезла в карман.

— Чёрт… опять сигареты закончились…

После выписки она снова вернулась к этой привычке, к тому же я знал, что последние дни она толком не спит. Всё это явно говорит о нервном срыве, который сам по себе не пройдёт, хотя она утверждает обратное.

— Хватит скандалить по пустякам, — я обнял её, разворачивая к себе и почувствовав, как она тут же напряглась.

— Я не скандалю по пустякам. Если некоторые носятся, сшибая всех вокруг, или лезут с мутными разговорами, я не обязана это терпеть.

— Ты говоришь, что всё в порядке, но ведь это не так, — я прижал её ближе, не обращая внимания на попытки вывернуться. — Прошу, поговори со мной, я ведь хочу помочь…

— Да с чего вы все решили, что мне нужна помощь? — она отстранилась, собираясь сказать что-то ещё, и вдруг сама обняла меня, уткнувшись в плечо. — Просто дай мне ещё немного времени, и я приду в норму. Ладно?

Вот то, что меня периодически напрягало, — её скрытность. С другой стороны, каждый имеет право на личный уголок в душе, и если ей сейчас не хочется никого туда впускать, я должен уважать её право. Мне тоже теперь есть что скрывать. Я никогда не смогу рассказать ей, что застрелил женщину.