Ох ты ж чёрт… Давненько я не была в городе, успела уже отвыкнуть от таких зрелищ. Повсюду настохиревшие флаги со свастикой, указатели и вывески на немецком. Во многих домах выбиты окна, кое-где местные женщины с подростками активно разгребают завалы, оставшиеся после бомбёжек. Разумеется, под присмотром «добреньких хозяев», которые в конце дня выдадут им по миске баланды и куску хлеба. Совесть плеснула горячим укором: «И ты ещё жалуешься и ноешь?» Я торопливо отвернулась, заметив на площади виселицу, на которой болтались тела. Вот что за варварская привычка выставлять на обозрение трупы? Я часто думала, сопоставляла тексты из учебников истории и архивов с действительностью и всё больше приходила к выводу, что это какое-то коллективное безумие, порождённое властью и безнаказанностью. Человечество пережило не одну войну, но, пожалуй, именно эта была самой кровавой и жестокой. Ладно, немцам нужны территории и ресурсы и они мочат всех, кто мешает это получить — это стратегия любой войны, но как объяснить изощрённый садизм, все эти выбитые зубы, вырванные ногти, отрезанные руки-ноги? Кому в здравом уме могла прийти мысль использовать даже трупы? Варить из жира мыло и делать сумочки из человеческой кожи? Откуда у педантичных, флегматично-спокойных немцев вдруг прорезались замашки на уровне племени каннибалов из дремучих джунглей?

— Что там такое? — спросил Вилли.

К штабу-то мы подъехали, но что-то солдатики не спешат открывать шлагбаум. Один из них взял на проверку наши документы и вежливо сказал:

— Простите, герр обер-лейтенант, вам придётся оставить машину снаружи.

Снаружи тоже особо негде было приткнуться. Вилли осмотрелся и раздражённо сказал Беккеру:

— Отъедь на соседнюю улицу, поищем место там.

— Интересно, что там у них за кипиш? — я тоже выглянула, но ничего кроме скопища грузовиков не увидела.

— Может, привезли новую партию пленных, может, разгружают секретный груз, — ответил Вилли. Мы наконец-то нашли место в тихом переулке; и «братец» не удержался от наставительного: — Постарайся долго не болтаться одна. Купи, что нужно, и возвращайся в машину.

Я хотела было ответить, что, если так переживает, пусть даёт мне Беккера в телохранители, но вспомнила, что ему же нельзя бросать машину. Ой, ладно, насколько я помню, партизаны редко устраивали принародные теракты, тут же полно немцев. Нет, они если и будут действовать, то втихаря. Я заприметила импровизированный рынок и решила для начала сходить туда. Мало ли, вдруг попадётся что-то годное, но плюшевые кофты и наляпистые юбки в пол не вдохновляли от слова совсем. Нет уж, лучше я ещё похожу в родной форме, а вот с нижним бельём нужно что-то решать уже сейчас. Лифчики уже можно сказать трещали по швам, да и трусы тоже ощутимо давили, но учитывая, что тут в основном всё секонд-хенд, я, наверное, так и буду мучиться дальше. Представить, что я надену чьи-то труселя? Фу-у-у, нет. Тем более такие жуткие. Бедные женщины, как вот в таком убожестве можно вообще перед кем-то раздеваться? В таких панталонах только на врага с самолёта для устрашения сбрасывать. Я не без сожаления вспомнила роскошные платья, которые перед отъездом аккуратно повесила в шкаф. Фридхельм тогда ещё сказал, что скоро я снова буду их носить, а я лишь мысленно усмехнулась, подозревая, что, когда мы вернёмся, они уже сто лет как выйдут из моды. Как раз после родов похудею, ещё смогу их поносить. Впрочем, Грета наверняка снова займется моим гардеробом. Не удивлюсь, если она умудрится раздобыть дизайнерские шмотки и для мелкого.

Я смотрю, народу совсем худо живётся. Насколько я помнила, сейчас с советским рублём творится очередная инфляция. Вот они и меняют кто что может друг у друга. При мне один дедуля сменял стакан табака на теплый ватник, который затем отдал за ведро картошки. Надо пройтись, посмотреть, что ещё тут есть. В последнее время сладкое уже не лезет, всё время хочу кислой капусты или огурцов.

— Вот такие, Люба, дела. Пришлось моей Наташе идти на фрицев ишачить. Соседи, конечно, на нас косятся, но а как иначе? Дети-то есть хотят каждый день, — женщина кивнула на девчушку лет пяти, которая крутилась рядом.

— И ведь непонятно вообще, чем всё это закончится, — сочувственно покивала её соседка.

Я придирчиво осмотрела прилавок. Какая-то сушёная рыба, банка мёда, сушёные грибы и, как бы, всё. Вот я дурында, размечталась о вкусняхах, хоть бы подумала, ну, кто этим летом стал бы крутить банки с соленьями, да ещё в городе, где толком и огородов-то нет.

— Вы что-то хотели? — разглядев во мне потенциальную покупательницу, тётка услужливо заулыбалась.

— Подскажите, есть ли где-нибудь мастер по гравировке?

Она задумалась.

— Есть. Пройдёте через этот сквер, там ещё ресторан для… ваших. Вот рядом был раньше магазин, где всякие цацки продавали.

Время у меня ещё есть, так что можно прогуляться. Я без труда нашла бывший ювелирный, удивившись, что он ещё работает. Ну, как работает… Разумеется, всё ценное немчура уже подмотала, но предприимчивый хозяин быстренько нашёл как заработать. Ну, а что? Немцы же народ сентиментальный, видно не одной мне пришла в голову идея выбить красивую фразочку. Перед прилавком стоял здоровенный немец, что-то раздражённо объясняя перепуганному мужчине. — Сделаешь надпись «Моей дорогой Хельге от Стефана».

Тот смотрел на эсэсмана, явно не вдупляя, что он от него хочет.

— Надпись… делать, — на ломаном русском повторил немец и раздражённо прошипел: — Ну, до чего тупой народ.

А ты, блин, очень умный. Как человек должен сделать тебе надпись, не понимая языка?

— Сделать неправильно, я тебя убивать, — офицер красноречиво помахал «вальтером» перед носом гравировщика.

По-моему, самое время вмешаться.

— Разрешите вам немного помочь, — мило улыбнулась я. — Думаю, вашу проблему можно легко решить.

С ловкостью фокусника я достала из планшета карандаш и, заметив на прилавке какую-то бумажку, максимально понятно написала нужную фразу.

— Постарайтесь не ошибиться, — я протянула бумажку обалдевшему мужчине.

— Вы просто ангел, — расплылся в улыбке эсэсман. — Я бы до такого не додумался.

Ещё бы ты додумался. Как там говорится? Сила есть, ума не надо?

— У моей жены через месяц день рождения, хочу её порадовать.

Он продемонстрировал мне медальон, обрамлённый, наверное, сапфирами, ибо как можно дарить высокородной арийской фрау обычные стекляшки.

— Прекрасный выбор, — проворковала я. — Полагаю, она будет в восторге.

Немец положил медальон на прилавок:

— Я прийти через два день, и если не быть готово, тебя расстреливать.

Вали уже отсюда, кровожадное уёбище.

— Я вас слушаю, — робко улыбнулся мне дядечка.

Я достала часы и без особой надежды спросила:

— Как быстро вы сможете сделать вот это? — я протянула ему заранее заготовленный текст.

«Когда-нибудь мы обязательно будем с теми, о ком наши мысли и сны…»

— Я постараюсь сделать как можно быстрее, но нужно хотя бы пару дней.

Я прекрасно понимаю, что строчить гравировки на дойче для него, мягко говоря, сложновато. Да ещё угроза словить пулю в лоб кому угодно отобьёт желание творить. Ладно, что-нибудь придумаю, чтобы вернуться. Я вспомнила, что ещё нужно купить конверты для Вальтера — вроде бы где-то видела книжный, — но сначала я хочу поесть. Неизвестно, когда мы вернёмся, а растущий организм требует своё. Я выбрала лавочку на солнечной стороне и, усевшись, зашуршала пакетом, но, видимо, поесть мне сегодня не судьба. По-моему, возле ювелирки происходит какая-то жуть.

— Стой, маленькая дрянь!

Сначала я решила, что охреневшие эсэсманы охотятся за какой-нибудь приглянувшейся девчонкой, но присмотревшись, увидела, что они кружат вокруг мусорных баков. Наверняка ловят кого-то из местного сопротивления. Очередной мальчишка, которому не повезло засветиться с пачкой листовок.