— Может, лучше отложим знакомство с твоими родителями? — спросила я. — А то свалюсь как снег на голову.

— Не вижу смысла тянуть, — Фридхельм обнял меня и ласково потёрся щекой о мою макушку. — К тому же я уверен, ты понравишься маме.

Вилли на это лишь загадочно усмехнулся, а я снова занервничала. Папаша у них идейный нацист, и жить рядом с ним всё равно, что с бомбой замедленного действия. С мамой тоже, скорее всего, не всё так просто. Если Фридхельм у неё в любимчиках, чувствую, мне предстоит пройти серьёзный экзамен в её глазах. Свекровь она и в Африке свекровь. Редко кому везёт, чтобы та с порога кинулась обниматься: «Доченька, родная! Сразу видно — ты лучшая в мире!» Гораздо чаще мамаша неодобрительно поджимает губки, и ты прямо читаешь в её глазах бегущей строкой: «Господи, да где он её нашёл? Какая любовь всей его жизни? Да разве ж для неё я ягодку свою растила, ночей не досыпала, диатез на попке лечила и Растишку за ним допивала?»

Я в принципе особо не любила все эти помпезные посиделки с предками и всячески старалась избегать. Отшучивалась, мол, если соберёмся подавать заявление в загс, тогда и познакомимся, но увы. Маму из жизни мужика убрать сложно, и в прошлом я пережила не одни такие смотрины. Мамы брутальных мальчиков чаще всего либо радовались, что сын обзавёлся адекватной девушкой и возлагали надежды, что он наконец-то остепенится. Либо сочувственно советовали мне бежать подальше, я же такая «милая девочка», а он весь в отца, «поматросит и бросит». Но однажды настолько не свезло, что я ещё долго нервно дёргалась, когда девчонки в нашем отделе начинали обсуждать своих свекровей. Мой очередной бойфренд был милым интеллигентным юношей, эдаким непризнанным гением, а по-простому начинающим писателем с тонкой душевной организацией. Именно после него я надолго зареклась иметь дело с такими умниками. Естественно его мама трепетно любила свою кровиночку. Никогда не забуду её взгляд, когда он притащил меня на семейный ужин. Я даже решила, что тётка работает где-то в следственных органах. И понеслось… «У Данечки с детства слабый желудок, ему необходима диета. Вы умеете готовить паровые котлетки с тыквой?» Мне хотелось сказать, что её Данечка поглощает в промышленных масштабах мои самые обычные, без всякой пареной тыквы котлеты, и борщ с чесночными пампушками, и много чего ещё и ни разу не пожаловался на слабый желудок. К счастью, я вовремя догадалась, что этим признанием подпишу себе приговор. «А сколько вы зарабатываете? Я так понимаю, ваша вызывающая одежда и косметика стоят немало. Не хотелось бы, чтобы вы алчно требовали от Даника работать на ваши прихоти, ведь если он будет отвлекаться на бесперспективную работу, никогда не сможет дописать свой гениальный роман…» Дальше — больше. Мамо стала чуть ли не по пять раз в день имитировать инсульты, припадки, впадать в кому и умирающим голосом просила позвать священника, нотариуса, труповозку. Лишь бы сыночка суетился рядом, а не жамкался где-то с чужой неприятной бабой, то бишь со мной. Ту войну я помнится проиграла, так что сильно сомневалась, что сейчас у нас выйдут милые семейные посиделки.

Ну что я могу сказать кроме того, что обычно всё бывает совсем не так, как ты расписываешь в своей голове? Фрау Винтер оказалась ни надменной стервой, ни ревниво оберегающей своё чадо курицей. Увидев на пороге нашу троицу, она порывисто обняла своих мальчиков, сквозь слёзы спросив:

— Что же вы не написали, что приезжаете?

— Вопрос с отпуском решился буквально в последний момент, — дипломатично ответил Вилли.

— Мама, ну что ты, не плачь, — Фридхельм мягко отстранился заглядывая в её глаза. — Письмо бы даже не успело дойти.

Фрау Винтер наконец заметила, что я маячу на пороге, и удивлённо приподняла брови.

— Познакомься, это Эрин, — Фридхельм взял меня за руку.

Её взгляд скользнул по моей форме, и она доброжелательно спросила:

— Вы вместе служите?

— Мама, Эрин моя невеста, — улыбнулся Фридхельм.

— О… — опешила она. — Ты ничего не писал мне…

— Ты же знаешь, я не люблю доверять личное бумаге, — ответил он.

— Ну, что вы стоите в прихожей? — спохватилась она. — Наверное, голодные с дороги.

— А где отец? — спросил Вилли.

— Должен скоро вернуться, у них сегодня очередное заседание, — уже с кухни ответила она.

Так, «мама» в обморок не упала, уже легче. Посмотрим, как отреагирует герр Винтер.

— Расскажите о вашей семье, Эрин, — сдержанно улыбнулся герр Винтер.

Пока что всё шло неплохо. Мать Фридхельма вроде как переварила, что у нас служебный роман, отец тоже одобрительно кивал, слушая, как Вилли забрызгивает позитивом.

— Мои родители умерли во время Великой депрессии, — скромно потупилась я, отложив вилку. — Я выросла в монастырском приюте, а потом как раз началась война. Я закончила курсы радистов и отправилась добровольцем на фронт.

— У вас вообще не осталось родных? — недовольно нахмурился он.

— К сожалению, нет, — я уже понимала, к чему он клонит, но пусть лучше считает меня безродной девицей, чем начнёт раскапывать чистоту крови моих родственников до седьмого колена.

— То есть теоретически вы вполне можете оказаться еврейкой? — я поёжилась под этим тяжёлым взглядом. Фридхельм напрягся, жёстко сжав губы, а фрау Винтер опустила глаза, но не решилась заявить муженьку, чтобы прекратил бестактный разговор, больше смахивающий на допрос.

— Теоретически в каждом человеке может оказаться пара капель крови другой национальности, — усмехнулась я. — Вы, например, точно знаете, кем были ваши пра-прабабушки?

Вот интересно, как они определяют чистоту арийской крови, если тесты на ДНК ещё не придуманы? Герр Винтер едва не подавился шницелем от такой дерзости.

— Папа, ну какая еврейка, — вмешался Вилли. — У Эрин классическая арийская внешность. Да и фамилия тоже. Тот неохотно кивнул, продолжая сверлить меня взглядом. Чувствую, это меня уже не спасёт. Он явно привык, что ему никто не смеет слова поперёк сказать.

— Лучше расскажи, какие здесь новости.

— Поговорим об этом после ужина, — ответил он. — И тебя, — кивок в сторону Фридхельма, — Я тоже жду в кабинете.

Н-да, наверное, и до войны у него был характер не сахар, а сейчас так вообще кукушечка от избытка власти отъезжает. Нет бы радоваться, что сыновья с фронта вернулись, а он с порога ринулся промывать им мозги.

— Извините, Эрин, Рейнхард не должен был задавать бестактные вопросы, — виновато улыбнулась фрау Винтер, как только они вышли. — Но поймите, ваша помолвка стала для нас неожиданностью, и естественно мы хотим получше узнать вас.

— Понимаю, — я потихоньку стала убирать со стола.

Хоть я здесь и в гостях, но не сидеть же сложа руки, пока она драит тарелки? Тем более посуду я мыть всегда любила. Пока всю перемоешь, как раз успеваешь привести мысли в порядок. Хотела бы я знать, о чём сейчас они говорят? Небось папаша топает ножкой, требуя выставить меня за дверь, и насколько я знаю Фридхельма, уйдём мы отсюда вместе.

— Рейнахрд всегда хотел, чтобы мальчики чего-то добились в жизни, особенно требователен он к Фридхельму, — фрау Винтер подала мне кухонное полотенце, помогая вытирать посуду. — А мне важнее, чтобы они были счастливы.

— Этого обычно хотят все матери, — в ответ на её удивлённый взгляд я усмехнулась. — Меня же не младенцем подбросили под дверь церкви. Я прекрасно помню своих родителей, и уверяю вас, они не были ни евреями, ни маргиналами.

Я неловко повернулась, и чёртов шрам снова закололо тянущей болью.

— Вы нездоровы? — фрау Винтер встревоженно смотрела, как я вытряхиваю из блистера таблетки.

— Недавно было ранение, — не хватало, чтобы в довершение всего она решила, что я больная.

— Что же вы сразу не сказали? — распереживалась она. — Пойдёмте, я провожу вас в гостевую комнату.

Я не против залечь отдыхать, но сначала хочу принять нормальный душ.

— Ванная здесь, — женщина приоткрыла дверь и, скользнув по мне взглядом, добавила: — Сейчас принесу всё необходимое.