— Присмотри за ней, я скоро вернусь, — я не стала бы скрывать куда собираюсь, ведь это в общем-то довольно безобидная авантюра, но Фридхельм ни о чём не спросил.
В штабе было темно, и я наивно решила, что ни Вилли, ни упаси боже Штейнбреннера там нет. Кивнула Конраду:
— Представляешь, оставила вчера блокнот.
Опаньки какие люди. При других обстоятельствах я бы похихикала. Ещё бы, такое зрелище. Всегда, даже в окопах, прилизанный и застёгнутый на все пуговицы Вилли сейчас хлестал коньяк в совершенно непотребном виде. На голове шухер, но ему как ни странно шло, рубашка почему-то измята и наполовину расстёгнута, а китель вольготно свисает со спинки стула, подметая рукавами пол.
— Присоединяйся.
Видать совсем плохи дела. Даже не спросил, за каким хером меня сюда принесло и чего это я среди ночи роюсь в бумагах.
— Не поможет, — ежу понятно, с чего он решил нажраться в хлам.
Это пожалуйста без меня. Обсуждать с ним сегодняшние события не хотелось от слова совсем. Самой херово так, что хоть волком вой. Быть кому-то жилеткой я не собираюсь. Хотели получить мировое господство? Держите, вместе со всеми прилагающимися «бонусами». Что там он бормочет?
— …ты ведь тоже виновата в том, что сегодня случилось.
— Что ты сказал? — от неожиданности я выронила конверт, не обращая внимания на рассыпавшиеся по полу военники.
— Надо было лучше выполнять свою работу, — повторил он. — Ты должна была убедить их выдать партизан, так что…
Каждое слово расплавленным свинцом обжигало душу. Пусть неправильными словами, но он озвучил сейчас то, что я чувствовала каждый раз, когда присутствовала на массовых казнях. Ощущать свою вину, понимая, что ничего не изменится и героем я уже не стану, было гадко. А вообще нахер! С какого я должна чувствовать себя виноватой? Я что ли развязала эту войну? Или если бы меня повязали при попытке завалить парочку немцев, это бы как-то помогло нашим? И уж во всяком случае я не позволю ни в чём обвинять себя какому-то нацисту! Иначе как помутнением это не назвать, но прежде, чем я себя остановила, успела влепить Винтеру пару пощёчин. Он правда тут же перехватил мои руки железной хваткой, но разве кому-то удавалось легко остановить женскую истерику?
— Не смей винить меня! Что я могла сделать? А вот ты даже не пытался остановить Штейнбреннера! Трус!
— Ну всё, успокойся.
Какое там успокойся? Нечего теперь включать заднюю, обнимашки мне не помогут. Я настолько была на него зла, что без раздумий отпихнула утешителя. Вилли, явно не ожидая такой реакции, отшатнулся, а поскольку выпил в одно лицо не знамо сколько животворящей жидкости, подбитой чайкой полетел на пол. Вот же чудище, и меня за собой утянул. Приземлилась я «удачно» — прямо на него. Нет, это ж надо, он ещё и ржёт! Хотя должно быть не смешно, а стыдно. Сам же трясётся, чтобы не дай бог не выйти из образа безупречного командира и постоянно мне тычет субординацией.
— Пусти, — сердито вывернулась я.
Злость немного поутихла. Конечно же умом я всё понимала. Оспаривать приказы СС у него не было ни права, ни возможности, вытащить детей он честно попытался. И то, что сейчас сидит, сопли на кулак наматывает, явно говорит о том, что как минимум не одобряет таких развлечений. Разумеется в бою они все без колебаний стреляют в противника, подрывают гранатами танки, но одно дело чувствовать себя воином, а другое — становиться палачом. Разница всё-таки есть. Раз он её чувствует, ещё не всё потеряно.
— Я больше не знаю, как правильно… Мы должны выполнять свой долг, но разве нельзя при этом оставаться людьми?
Нельзя. Война словно мясорубка перемелет нас всех. Мой личный счётчик грехов пополняется с каждым днём. Бесконечная ложь, предательство, убийства. Хольман конечно тот ещё сукин сын, но благодаря мне теперь загремит в какой-нибудь штрафбат или вообще в лагерь. Глядя в разнесчастные глаза Винтера, я почувствовала… ну, наверное, почти жалость. Его тоже сломает эта война. Пришёл самоуверенным офицером, который без колебания готов был вести в бой за правое дело своих солдат, а к концу войны, если выживет, станет морально искалеченным ветераном, который тщетно пытается заглушить воспоминания дешёвым виски в занюханной пивнушке. Советских бойцов будет хотя бы греть мысль о победе, пусть и доставшейся дорогой ценой. Они-то воевали не зря, а этим достанется лишь горечь поражения и волна хейта по всему миру.
— Я тоже не знаю. Каждый решает это сам, — кто я, чтобы судить его, если сама не лучше, а возможно даже и хуже?
И вообще не дело, что он тут валяется на полу и рефлексирует. Если припрётся Штейнбреннер, я ему не завидую. Надо сказать Фридхельму, чтобы отвёл братишку спать. Я конечно девушка выносливая, но пьяного мужика далеко не утащу.
Фридхельм сидел на крыльце. В темноте я видела лишь тлеющий огонёк сигареты.
— Я пытался уложить Лизу в кровать, но она залезла на печку. Говорит, они с братом часто спали так.
— Это нормально, — улыбнулась я, пристраиваясь рядом.
— Ещё сказку просила про… — Фридхельм чуть запнулся и выдал с жутким акцентом: — Баба-Яга?
— Местный аналог злой ведьмы, — пояснила я. — Летает в ступе или на помеле, частенько норовит слопать маленьких детишек.
— Это мы тоже выяснили. Пришлось Лизе слушать про приключения Гензеля и Гретель.
— Тебе нужно ещё кое о ком позаботиться. Отведи Вильгельма спать, пока никто не увидел, что он напился в хлам.
Я решила дождаться его здесь. В доме было душно. Столько вопросов в голове и так мало ответов. Я не жалела, что спрятала Лизу. В конце концов завтра мы уезжаем, думаю, удастся незаметно провести её в машину. В том, что Вилли не будет против, я не сомневалась. Не совсем же он конченный урод, чтобы выдать ребёнка этим нелюдям. Да и парни будут молчать. А вообще хорошо конечно, что мы отсюда сваливаем, но что дальше? Файгль прёт на Сталинград, а это значит, я не раз ещё увижу военные кошмары во всей так сказать красе. Сколько ещё я смогу продержаться? Может, действительно лучше перевестись хотя бы в госпиталь? А если я всё-таки забеременею? Придётся уехать в Германию? Три года относительно безопасной жизни, а потом неизбежный Армагеддон? Несмотря на то, что я храбрилась, сердце тревожно замирало, когда утром мы трамбовались по машинам. Фридхельм взял прикрытие Лизы на себя в то время, как я стояла в штабе, надеясь, что лицо не треснет от натянутой лицемерной улыбки, и преданно смотрела в глаза Штейнбреннеру.
— Ловлю вас на слове, Эрин, как только будет возможность, я навещу вас в Мюнхене.
— Мы будем рады вам, — кивнула я и взяла протянутую визитку.
Мысленно выдохнув, я вышла на крыльцо и уже более искренне улыбнулась Конраду.
— Ну что, до встречи в университете? Надеюсь, мне всё-таки удастся восстановиться.
— Если что, пойдёшь со мной на первый курс, — утешила я.
— Береги себя.
— Ты тоже.
Я старалась не думать о том, был ли он вчера среди тех ублюдков, что радостно свистели, забрасывая деревянное здание бутылками с горючим. Хочется верить, что раз не видела — то нет.
* * *
Если быть совсем уж честной, я никогда особо не хотела детей. Ну, не готова я была выпасть из своей привычной жизни и стать зависимой от беспомощного существа. Прощай здоровый сон, карьера и ещё очень многое. Я и с племяшками никогда не сидела, особенно после того, как они варварски распотрошили мою косметичку с брендовой косметикой и сломали каблук на любимых туфлях. Но сейчас я была даже рада, что мы забрали Лизу. Девочка хоть немного отвлекала меня от тяжёлых мыслей. Я даже позволила взять ей эту дурацкую кошку. Убежит так убежит, но котейка на удивление спокойно перенесла переезд.
Парни конечно посмеивались, мол нам пора обзаводиться своими, но в общем-то приняли что «дочь полка» сидит теперь с нами в столовке. Единственная проблема — мою работу в штабе никто не отменял, а детского сада, если что, поблизости нет, но и эту проблему я решила. Хозяйка у которой мы на этот раз сняли жильё, проживала с нами в одном дворе, и у неё было штук пять детишек разного возраста. Узнав историю малышки, она расплакалась и заверила меня, что конечно присмотрит за девочкой, где пятеро там и шестая. Такой подход чисто русской женщины меня не удивил. Даже в моё время есть многодетные семьи, которые рожают или усыновляют целую толпу и их всё устраивает. Тем более кормить Лизку ей не надо. Девочка вроде подружилась с малыми, чему я была рада.
