— Она скорее всего мне не поверит, — спокойно возразила я, поражаясь, насколько изворотливые твари идут в СС. — Я же засыплюсь, как только она спросит пароль.

Чёрт, может, не надо было показывать такую осведомлённость? Но с другой стороны это естественно. Когда работаешь в подполье, без паролей никуда.

— Держите, — он протянул мне бумажный конверт.

Заглянув, я увидела несколько русских военников.

— Скажете, что недавно закончили операцию по освобождению советских военнопленных из госпиталя. Пароль придумаете любой, вы же не из их отряда. Главное, чтобы она поверила, что вы на одной стороне.

— Не уверена, что я настолько хорошая актриса, — пробормотала я.

— Я думаю, если вы постараетесь, у нас всё получится, — улыбнулся этот гад и повернулся к Вилли. — Вы не против такого эксперимента?

— Честно говоря, я тоже сомневаюсь, справится ли с этим Эрин, — неожиданно дал отпор тот. — Как переводчица она хороша, но разыграть разведчицу довольно сложно.

— Мы ничем не рискуем, если попробуем, — беспечно отмахнулся Штейнбреннер. — В конце концов мы же не отправляем её на сходку настоящих шпионов.

Каждый раз видя его улыбку в тридцать три зуба, я мысленно желала ему подавиться этими самыми зубами, которые предварительно желательно бы выбить. Я настраивала себя, что просто посижу в этом чёртовом сарае и уйду. Никто ведь не проверит, говорила я с этой девушкой или нет. Но я оказалась абсолютно не готовой к такому… Едва переступив порог, я чуть не задохнулась от душной вони прелого сена, навоза, рвоты и даже не хочу знать чего ещё. Бросив взгляд на скорчившуюся на охапке соломы фигуру, я едва не заорала. Конечно я уже видела достаточно жести, но это было слишком даже для моих крепких нервов. На лице девушки были не просто пара фингалов и ссадин. Губы разбиты просто в кашу, один глаз по-моему выбит, на месте правого уха кровила свежая корочка раны. Не выдержав, я выскочила обратно и привалилась к стене, пытаясь справиться с дурнотой. Было тошно и физически и морально, а тут ещё этот гад навис коршуном.

— Эрин?

— Простите, но я… не смогу…

Мне было плевать на насмешливые взгляды его ублюдочных солдат да и на него собственно тоже. Может, попытаться для наглядности отъехать в обморок?

— Не разочаровывайте меня. Я понимаю, это зрелище неприятно для молодой девушки, но вы на войне не первый месяц. Вы видели достаточно увечий и ранений, чтобы сейчас не падать в обморок словно кисейная барышня. Каждый из нас делает всё, чтобы приблизить победу фюрера, и неужели вы настолько малодушны, что не выполните свой долг?

Я прислушалась к внутреннему голосу. В последнее время конечно он мне ничего кроме: «Ну ёб-твою-мать» — не говорит, но если серьёзно, я прекрасно понимала, что надо брать жопу в руки, отыграть раскаяние и сделать, что он хочет.

— Подумайте над тем, что я сказал, — чуть мягче добавил он. — И в любом случае не советую вам повторять в дальнейшем подобные истерики.

Кое-как я дотопала до штаба и задержалась во дворе. Выкурила две сигареты, так и не решаясь зайти внутрь.

— Так и будешь стоять до вечера? — добродушно улыбнулся Конрад.

— Уже слышал?

Тут наверное каждый слышал. Штейнбреннер конечно не орал на всю округу, но новости распространяются быстро, особенно сплетни.

— Слышал, — я приготовилась к тому, что мне прочитают очередную мораль, мол нужно делать, что говорит командир, и поменьше думать. — Я всё понимаю. Идёт война, но должен же быть предел жестокости, — глупо конечно ждать сочувствия, может, он отчасти и понимает меня, но вряд ли скажет что-то новое.

Конрад пристально посмотрел на меня, и я только сейчас заметила, что не такой уж он и мальчишка. Во всяком случае явно постарше Фридхельма.

— Нас учили «моя честь называется верность». Когда я пришёл в академию, это казалось простым и ясным, мы — будущее Германии и сделаем всё для её процветания. Мальчишки, гордые тем, что они избранные великим фюрером. Нас готовили стать лучшими, и мы готовы были сражаться с врагами. Хоть здесь, хоть во Франции или африканской пустыне. Но не все оказались готовы стрелять в беззащитных людей. Однажды нас отправили в лес выловить сбежавших пленных из лагеря. Это были всего лишь безоружные мальчишки, немногим старше нас самих. Тогда многие растерялись и не смогли их расстрелять. Можно сказать, первое боевое задание наш корпус провалил, — Конрад смущённо улыбнулся. — Досталось конечно всем, но только один из нас взял смелость открыто заявить, что отказывается подчиняться таким чудовищным приказам. Я часто думал, что Альберт скорее всего попал в Академию не по своему желанию. Его отец был генералом и хотел, чтобы и сын пошёл по его стопам. Он был умным, благородным, честным… Слишком честным.

— И что стало с этим бунтарём?

— Отец собирался сослать его в самый захудалый полк, чтобы он понял, что такое подчиняться приказам и выбросил дурь из головы, а он… В тот день нашим наказанием стало проплыть сто метров подо льдом, — встретив мой мягко говоря охреневший взгляд, Конрад пояснил: — Разумеется наш физкультурник держал всё под контролем, и у нас была верёвка, натянутая между прорубями для подстраховки. Альберт… сознательно отпустил её. Мы стояли и ничего не могли сделать. Его друг нырнул, надеясь вытащить его, но течение было сильное, он быстро ушёл на глубину.

Жуть какая, всегда подозревала, что этих эсэсманов растили как зверёнышей в питомнике, но а мораль сей байки в чём? Не просто же так он тут откровенничает.

— Я много думал после этого. Как сохранить и честь, и верность… Получается не очень, согласна? Или ты хранишь верность своей стране, семье и делаешь то, что от тебя ждут, или пытаешься сохранить свою честь, но становишься при этом предателем в глазах остальных.

Да уж, хреновый выбор. Но по-моему, он всё для себя решил, вон, исправно выполняет приказы своего командира, пусть и не одобряет пыток.

— А можно хранить верность прежде всего себе. Пусть всё, что ты порой можешь для этого сделать — это милосердно избавить кого-то от мучений. Ты не можешь помешать её мучить, но ты можешь избавить её от пыток хотя бы на один вечер.

Н-да, хороша позиция, ничего не скажешь. «Против системы я не пойду, но буду украдкой пытаться облегчить совесть мелкими поступками». Этакий недоэсэсман, полугуманист, блин! А собственно чего я так возмущаюсь, сама ведь такая же.

— И как, получается? — ехидно спросила я. — Что, кстати, тебе сказал герр штурмбаннфюрер, когда ты в тот раз вмешался?

— Герр Штейнбреннер хоть и бывает довольно резким, неплохой человек, — дипломатично ответил Конрад. — Главное он знает, что я никогда не предам Тысячелетний рейх. Тогда он на многое готов смотреть сквозь пальцы. Тем более я знаю, когда можно вмешиваться, а когда — нет.

Я задумалась. Определённый смысл в его словах, как это ни странно, был. Я ведь могу хотя бы вколоть морфия бедняжке и обеспечить, пусть недолгий, но отдых от страданий.

— Спасибо за поддержку.

— Ну что ты, я ведь прекрасно понимаю, что ты девушка и тебе намного тяжелее, чем нам, сталкиваться с жестокостью.

Я поднялась по ступенькам, услышав из-за неплотно прикрытой двери голос Винтера:

— Вы должны понимать, Эрин всё-таки девушка, а не закалённый солдат. Я никогда не требовал от неё ничего свыше обязанностей переводчицы.

— Я понимаю, что у вас к ней особое отношение, — в голосе Штейбреннера мелькнула ирония. — Но скажите, если бы я не знал русский, вы бы тоже стали жалеть её, отстранив от допроса?

— Разумеется нет, но…

Я обозначила своё присутствие стуком и мрачно прошла к своему столу. Ну что, сиди не сиди, а «становиться на путь истинный» надо.

— Герр штурмбаннфюрер, простите за этот инцидент, — опустив глазки долу, проблеяла я. — Я выполню задание, которое вы мне поручили.

— Рад что вы образумились, Эрин, — уже привычно-спокойным тоном ответил он. — Конрад вас проводит.

— Эм-м, если у вас нет возражений, я бы хотела пойти чуть позже, — встретив его напрягшийся взгляд, я пояснила: — Чтобы убедительно сыграть свою роль, я должна тщательно обдумать всё, что скажу ей.