— Дурак ты, Яшка, он же по-русски ни бельмеса не понимает, — окрикнул его мальчик постарше. Откуда они вообще взялись?

— Чего это они? — насторожился Кох.

Мелкий выразительно кивал на ягоды в руке немца и качал головой. Тут даже я догадалась, что в его лапище явно не земляника, но до немцев доходило туго.

— Да чего он прицепился? — проворчал Бартель, собираясь попробовать находку.

Пацанёнок додумался изобразить пантомимой, что им хана, если сожрут ягодки — схватился за шею, закатил глаза. Ну не знаю, если и сейчас до этих придурков не дойдёт, пусть жрут отраву.

— Что за чёрт, ягоды ядовитые? — дотумкал наш шеф-повар.

Они с Бартелем выбросили чудо-ягодки, и мальчишка довольно закивал.

— Ты получается нам жизнь спас? — Кох потрепал его по макушке. — Держи.

Никогда бы не подумала, что у него, как у маньяка-педофила, всегда в кармане конфетка, но похоже, толстячок сам любил сладкое.

Я чуть задержалась, подслушивая разговор пацанов.

— Эх, Яшка, ну зачем ты ему сказал? Пусть бы жрали волчьи ягоды, тебе-то что? Ну, сдохли бы, так и хорошо, — причитал старший.

— Меня мамка учила, что никому нельзя желать смерти, даже врагам, — пацан, к моему удивлению, выбросил конфету в траву.

— Что, не будешь есть конфетку фрица? — усмехнулся его дружок. — А чего так?

— Не надо мне ничего от них, — сплюнул малой. — Я его не за подачки спас.

— Ну, я и говорю, дурак ты, — упрямо бубнил его товарищ. — Да только что с тебя взять? У тебя ж батька попом был, а мамка всех жалела, а толку? Вон, забрали в лагерь, ты сиротой растёшь.

И тут я задумалась. Нет, конечно, такую христианскую покорность, как возлюбить врагов своих, мне не понять. Зло должно быть наказано, в это я свято верила. Я просто взглянула на то, что задумала, немного под другим углом. Вспомнила, что не зря проходила в институте курс ботаники. Волчья ягодка навела на мысль, что можно провернуть всё по-другому. Я никого не подставлю и даже не лишу жизни. Выведу из строя боевых солдатиков на энное количество дней и то хлеб. Взгляд зацепился за давно уже примеченное растение, которое особенно буйно росло в заброшенных палисадниках и за пустырем. Борщевик — безобидный на вид, похожий на укроп-переросток, а на самом деле та ещё дрянь. Я помнила, у нас на работе даже проходили по городу рейды с проверкой нет ли очагов цветения этой гадости. Его сок, попав на кожу, вызывал настоящие ожоги. Причём не сразу, а побывав под солнечными лучами. Какая-то сложная химическая реакция с ультрафиолетом. Даже если по неосторожности испачкать одежду, после попадания солнечных лучей почти стопроцентная гарантия, что будешь маяться от ожога. Хм, а ведь всё довольно просто — ночью выйду, вроде как, пописать и спокойненько обработаю форму немчиков. Как раз сегодня постираю, повешу сушить. До вечера я всё ещё колебалась, что выбрать: попортить им шкуру или действовать более радикально. Наверное, всё-таки не рискну я пачкать руки в чужой крови. В чём-то мелкий был прав — зло, оно ведь прилипчиво. В голове крутилось затёртая фраза из «Звёздных войн»: «Как только ты сделаешь первый шаг по тёмному пути, ты уже не сможешь с него свернуть».

— Эй, Карл, я там вижу, во-о-он на той полочке кто-то припрятал бутылку шнапса, — лениво окликнул меня Бартель. — Тащи его сюда, тебе тоже нальём.

Вот же чёрт, с этими учениями и стирками я забыла про отравленное бухлишко. Фрицам прямо не терпится сегодня отправиться к праотцам хоть так, хоть эдак. Какая-то карма. Но нет, не сегодня. Не готова я играть в творца. Кому суждено, того и так найдёт шальная пуля. Я позволила пальцам разжаться, и бутылка с грохотом полетела с полки.

— Да ты не только косоглазый, но и криворукий! — завопил Шнайдер. — Иди теперь и как хочешь достань нам русский шнапс.

Самогон, идиот, это называется самогон. Но с другой стороны что с него взять.

— Пойдем, я знаю у кого всегда можно достать выпить, — увязался за мной Фридхельм. Я покосилась, но не стала прогонять. Пусть идет, мне-то что.

— Знаешь, я решил хотя бы бегло выучить русский. Лишним не будет, раз уж мы воюем в СССР. Не хочешь со мной? Ха-ха очень смешно. Нет, спасибо, мои уши не выдержат корявой, с акцентом русской речи в твоем исполнении, умник ты хренов.

— Да не, на кой-оно мне надо? — привычно огрызнулась я. И не удержалась от скрытого троллинга. — Мы же через несколько месяцев разобьём русских.

— Карл, неужели ты не понимаешь, что война — это не только лёгкие победы? — Фридхельм снова смотрел на меня пристально-изучающе. — Нам тоже придётся нести потери.

Неужто на десяток человек у вас, немцев, мозги работают хотя бы у одного?

— Русские же отсталые дикари, — я с вызовом встретила его взгляд. — Мы легко победим их.

— Ох, Карл, ты действительно ещё ребёнок, — вздохнул Фридхельм. — Ну, сам подумай, разве можно считать чью-либо нацию лучше или хуже? Люди везде прежде всего люди.

— Не боишься болтать такое? — я оценивающе прищурилась. — Наш фюрер ведь считает иначе.

— Карл, не стоит повторять за кем-то не очень-то умные вещи, — спокойно ответил он.

Я ответила провоцирующим взглядом да-ладно-нам-же-одинаково-промывали-мозги.

— Я видел, как ты смотрел на тех русских, — тихо сказал Винтер. — Не отрицай, что тебе было их жалко. Проорав в душе: «Да заебал ты со своим психоанализом», — я буркнула:

— Хорош по ушам ездить, показывай, в каком доме живёт фея-самогонщица.

Вот не пойму, на что рассчитывает синеглазка? Что мы будем вместе огребать за пацифизм и почитывать на досуге стихи? Да, он поумнее некоторых будет, с неохотой пришлось признать, но я из принципа не собираюсь заводить ни с кем близких отношений. Мы враги и это не изменится от того, что он, вроде как, понимает, какую хероту творит их страна. И чего его так тянет общаться с мальчишкой, который только и делает, что бурчит, шипит и крысится? Не понимаю. И наверное, не надо. Может, ботану действительно тяжко без родственной души вот и кажется удачной идея скорешиться с таким же слабаком.

***

Ночью всё прошло идеально — я щедро размазала сок из раздавленных листьев борщевика с изнанки формы, действуя наугад. Завтра увидим, кому из немцев повезло, кому нет. Прямо русская рулетка. Тщательно вымыла руки, зная, что пока на кожу не попало солнце, сок растения не причинит мне вреда.

С утра всё было как обычно, все при деле — часть парней уехала куда-то с фельдфебелем, часть занималась чисткой и смазкой оружия. День на мою удачу был такой жаркий, солнечный. Ближе к обеду и началось. К чему я оказалась действительно не готовой, так это близко увидеть последствия своего возмездия. Сейчас уже не помню, кто из них первый тяжело осел на крыльцо, постанывая от боли и торопливо расстегивая куртку. Почему-то я не чувствовала никакого злорадного удовлетворения, лишь смутное брезгливое отвращение ко всему: к ним, к себе. Словно в тошнотворном калейдоскопе смешались испуганные крики «Господи, что это?», тихие стоны, грязная ругань и багровые пятна ожогов на бледной незагорелой коже. Их было много разной степени красноты и величины, у некоторых надулись прямо пузыри, жуткие даже на вид. Я хотела уйти куда глаза глядят, но не сделала ни шага. Благо рефлексировать не было времени — оперативно подоспел наш лейтенант, оценил обстановку и отдал приказ грузиться в машины всем без разбора и дуть в больничку. Там уже будут разбираться, что за это за неведомая хрень, заодно проверят всех. Ну круто. Похоже, эпичное фиаско уже радостно сигналит, обещая вот-вот меня догнать.

— Фридхельм, ты не пострадал? — к нам направлялась миловидная медсестра, приветливо улыбавшаяся нашему ботану. У-у-у, я что недооценивала его, и он всё-таки успел покувыркаться до армии с девушкой?

— Нет, я в порядке, — тоже разулыбался он. — Чарли, скажи, как Вильгельм? Что говорит врач?

— Врач в замешательстве. По виду это сильные ожоги, но откуда они могли взяться? — покосившись на меня, тихо ответила девушка. — Если это отравление, то почему пострадали всего несколько человек? Я сейчас приведу русскую медсестру, может, она сможет подсказать что-то. А вы готовьтесь, скоро всех осмотрят.