Ну да, Хайе на интеллектуала не тянет, но ничего. Пусть лучше старается.

— Не хочешь — не надо, — Шнайдер кое-как состроил дружелюбную мину и похлопал его по плечу. — Я смотрю, ты какой-то уставший. Опять сам рубил дрова?

— Ты уже определись, хорошо я выгляжу или плохо, — проворчал Хайе, а поскольку доходило до него кроме прямых приказов всё с опозданием, наконец-то сообразил, что в чём-то здесь подвох. — Тебе что-то нужно от меня, да? Снова хочешь обыграть в карты?

— Что ты, конечно нет. Мы же друзья, вот и беспокоюсь, как ты, — он провёл рукой по спине Хайе. — Тебе надо немного расслабиться.

Ну всё, сейчас Хайе приложит его, да так, что мало не покажется.

— Чего?

А хотя нет. Пока до него дойдёт, что его неумело пытаются склеить, у Шнайдера будет время потеряться.

— Давай разомну тебе спину, — Шнайдер со злостью покосился на нас — парни быстро поняли в чём дело и едва сдерживались, чтобы не ржать.

— Ну что ж, это можно, — Хайе потянулся, да так, что действительно что-то хрустнуло в спине. Шнайдер конечно делал массаж на троечку, но похоже нашего здоровяка всё устраивало. Чуть ли не хрюкал от удовольствия.

— Это что вы опять устроили? — прищурился Кребс, выгружая из ранца контейнеры с нашим ужином.

— У Хайе разболелась спина, Шнайдер помогает товарищу, — невинно ответила я.

— Я смотрю, Шнайдер сегодня только и делает, что помогает товарищам, — хмыкнул Кребс, с утра наблюдавший за его мучениями.

— А разве это плохо? Не всё же мне быть матерью Терезой.

* * *

Ну всё, теперь парни подуспокоятся, и будем дальше жить-не тужить. Рано я обрадовалась, ой рано. Утро встретило меня сюрпризом.

— Чего ты на меня пялишься? — проворчал Шнайдер, изогнувшись перед зеркалом.

— Ничего, — пробормотал Хайе.

Хм, может, он только начал задаваться вопросом, что за херь была вчера. Шнайдер, подозрительно покосившись, всё же продолжил бритьё.

— Кто пойдёт за обедом? — привычно спросил Кребс.

— Давайте я, — вызвался Каспер.

— Хорошо, — кивнул фельдфебель. — И пусть кто-нибудь сходит за дровами.

Шнайдер смыл пену и подался к зеркалу, рассматривая то ли порез, то ли прыщ на щеке и чуть не подскочил, увидев в отражении Хайе.

— Да что ты возле меня трёшься? — раздражённо рыкнул он.

Я хихикнула, подумав, а не поголубел ли милашка Хайе после вчерашнего массажика? Будет весело если я права. Парни настороженно переглядывались и лишь пожимали плечами.

— Может это… сходим за дровами, прогуляемся? — наконец-то выдал Хайе, вогнав Шнайдера в ступор.

— Ты что несёшь, кретин? — придя в себя, завопил он.

— Ты же меня вчера сам звал гулять, — Хайе положил ему свою лапищу на плечо, приобняв, а точнее притиснув шнайдеровскую тушку к своему мощному боку. — Ну так что, идём?

— А ну убери лапы! — рывком вывернулся тот. — Не знаю, что ты там себе надумал, но я не любитель уединяться с мужиками!

— Да? — подколол его Каспер. — А кто вчера битый час мял Хайе спинку?

— Да чтоб вас всех! — сплюнул наш гомофоб и ломанулся на улицу.

Крейцер недоверчиво присвистнул:

— Хайе, ты что же получается из этих извращенцев, что любят тискать мужские задницы?

— Нет, — спокойно ответил он. — Я ещё вчера догадался, что вы меня разыгрываете. Ну и подумал, пусть Шнайдер тоже немного побесится.

А что, зачётно получилось. Шнайдер ещё пару дней ходил, шуганно поглядывая на своего «поклонника». А учитывая кому он был обязан этим безобразием, мне тоже перепадали горячие взгляды.

— Не надо было тебе связываться с ним, — Фридхельм нахмурился, перехватив очередной взгляд, в котором явно читалось обещание отомстить. — Ты же знаешь, Шнайдер злопамятный.

— Он не осмелится мне ничего сделать, — если конечно не полный и безнадежный идиот. — К тому же у меня есть ты. Будешь меня защищать.

— Ты до сих пор не сказала, на что вы тогда играли, — тьфу ты, я уже думала, мы проехали эту тему. — И парни ничего толком не говорят.

— А, это, — я пыталась придумать на скорую руку более-менее приличную отмазку. — По-моему, нужно было сделать какую-то гадость Вильгельму. Честно говоря, уже и не помню, что именно.

— Всё же будь осторожнее, — нахмурился Фридхельм, глядя, как Шнайдер что-то втирает Бартелю. Несколько дней я настороженно ждала каких-нибудь пакостей, но всё было тихо. Вскоре вообще стало не до того. Кребс принес ворох писем. Парни радостно кинулись разрезать конвертики. Мне тоже перепало письмецо от Чарли. Надо будет успокоить её, что у нас всё относительно в порядке.

— Проклятые ублюдки! — что там опять случилось?

— Как они посмели подло бомбить мирных жителей?

Да неужто у кого-то открылись глазоньки на своих соотечественников? Хотя вряд ли. Это наверное британцы жахнули по Берлину.

— Мать пишет, что они едва успели выбраться из горящего дома, — потрясённо рассказывал Шнайдер. — А сигнал о воздушном налёте раздался уже позже. Моего дома больше нет…

Крейцер отложил письмо и уронил лицо в сложенные ладони.

— Альма, жена моего брата бежала с детьми в убежище, — глухо заговорил он. — Они не успели добраться. Боже, Хельге было всего пять, а Фриц ещё даже не ходил…

Я пыталась найти внутри привычно-убедительное, что они сами во всем виноваты, что от их бомб погибли миллионы, что их танки сметают города и села. Сколько из них жалели о том, что забирали чужие жизни? Ну хотя бы раз… Но обжигающе-горькая жалость, наплевав на мои заслоны, остро теснила сердце. Мужчины, женщины, дети — законопослушные граждане своей страны, многие из них ведь даже не подозревали о том, что делают с пленными в лагерях. Они ведь тоже по сути ни в чём не повинные жертвы войны.

— Мой брат! — взвыл Хайе и протянул письмо Касперу. — Посмотри, может, здесь какая-то ошибка. Я не верю, что он погиб. Ведь пару недель назад он писал, что они как и мы сидят в окопах под Киевом.

Каспер пробежался по листку глазами и с сожалением посмотрел на товарища:

— Ошибки нет, — он сжал плечо окончательно поникшего Хайе. — Крепись, дружище.

Я поискала глазами Фридхельма и, заметив в его руках конверт, осторожно спросила:

— Твои родители не пострадали от обстрела?

— Мама пишет, что на этот раз всё обошлось. Отец же теперь важная партийная шишка. Как только объявили тревогу, их отвезли в особо комфортное убежище.

Вильгельм отложил недочитанное письмо и окинул взглядом своих подопечных.

— Я сочувствую всем, кто потерял близких, — сдержанно начал он. — И прошу вас проявить мужество. Мы должны держаться несмотря ни на что и собрать все силы для борьбы с врагом, который оказался сильнее, чем мы думали. Фюрер верит в нас, и мы не подведём свою страну.

Вот оно то, к чему я наверное никогда не привыкну. Я отошла в сторону не в силах больше притворяться фанатиком-патриотом. Ведь самое страшное, что они действительно верят в то, что творят правое дело. Снова зашевелились сомнения, правильное ли решение я приняла, оставаясь среди них. Вот странно… По большому счёту я ненавижу всех, кто причастен к этой войне. Всех, кроме вот этих чудиков. Что это? Лицемерие по системе двойных стандартов? Или я продолжаю мыслить по меркам своего времени, когда воспоминания о второй мировой поблекли, оставаясь всего лишь цифрами из учебников истории? Я тихонько вышла на улицу и наткнулась на Коха.

— Эй, ты чего?

Он что, плачет? Но ведь его родные живут в деревне, а их вроде никогда не бомбили.

— Мать пишет, что соседские дети подхватили корь, а наша Эльза частенько играла с ними, — его плечи мелко затряслись. — Доктор приехал слишком поздно…

— Иди сюда, — позабыв о недавних метаниях, я обняла его.

Никогда не умела найти нужных слов, чтобы утешить в таких случаях, да и что тут скажешь? Услышав, что кто-то вышел, Кох отодвинулся. Фридхельм правда ничего не сказал. Итак понятно, что мы не предаёмся внезапной страсти.

— Ты так ничего и не знаешь об отце? — осторожно спросил он, дождавшись, пока Кох зайдёт внутрь. — Может быть, всё-таки напишешь ему?