Я прислушалась. Снаружи неразборчиво доносился слабый грохот артиллерии. Не могу я больше сидеть в неведении. Хотя и на улицу соваться страшно. Знать бы ещё насколько близко наши подошли к селу. Всё-таки я склонялась к тому, чтобы рискнуть ещё раз. Дорогу я вроде худо-бедно запомнила. Если сбегу в лес, немцы меня там точно не достанут. Не до того им сейчас. Сердце тут же трепыхнулось, напоминая, что не далее как вчера кто-то наматывал сопли на кулак при мысли, что придётся расстаться с Фридхельмом. Он сейчас сражается где-то на подступах к Ершово. Буйное воображение тут же нарисовало картину, как он лежит в снегу, раненый… Нет, нельзя мне упускать возможно последний шанс добраться к безопасной Москве. Я чувствовала себя предательницей по всем фронтам. Бросаю любимого в минуту опасности, но разве я могу и дальше оставаться среди тех, кто воюет против моей страны? Это уже было решено давно — я возвращаюсь к своим. До Москвы рукой подать, как-нибудь доберусь. В этот раз я даже не стала забирать ранец. Если всё-таки попадусь нашим, проблем не оберёшься. Мало того, что на мне вражеская форма, так ещё ранец набит приблудами сплошь с немецкими лейблами. А если выкинуть всё: аптечку, шмотки, паёк, то на хрена он мне тогда в принципе. Я ломанулась к лесу, на ходу вспоминая, как мы шли с Ниной. Кажется, я опоздала — оттуда раздавался стрекот автоматов, грохот взрывающихся гранат. Бежать, не разбирая куда, нельзя, иначе точно поймаю шальную пулю. Я завернула за какой-то сарай, пытаясь отдышаться и начать наконец-то мыслить связно. Может, пересидеть в какой-нибудь избе? Не будь на мне этой треклятой формы, я бы не раздумывая бежала согласно выбранному маршруту, но после вчерашнего не уверена в том, что красноармейцы отнесутся ко мне лояльно. Меня передёрнуло от новой мысли, но если я хочу спастись, придётся поступиться принципами. Собственно почему мне это не пришло в голову раньше? Ведь от формы избавиться проще простого. Нужно порыться в ближайшей избе, хотя бы какие-то женские вещи найдутся. Совесть снова заныла. Хозяева всех этих домов мертвы, но с другой стороны тогда это тем более не кража. Я рискнула высунуться и тут же отшатнулась обратно. В деревянную стенку глухо застучали пули. Ну класс. Я застряла в самом центре замеса как и боялась.

— Эрин! — Я повернулась, за домом через улицу так же притаился Вербински. — Какого чёрта ты здесь делаешь?

— А что надо было сидеть в штабе и ждать, пока явятся русские? — огрызнулась я.

— Если тебе было сказано сидеть там, надо было сидеть. Штаб эвакуируют в первую очередь!

— Я… я просто испугалась…

Вербински быстро выглянул из убежища, оценивая ситуацию:

— Сейчас по моей команде беги сюда, — я замотала головой.

Ну нет, под пули я не сунусь.

— Беги, я прикрою!

Чёрт его знает как лучше. Реакция у меня по-прежнему как у забора. Если такая стрельба будет продолжаться, мне не выжить, а сдаваться своим я тоже желанием не горела. Это значит подписать себе путёвку на лесоповал, если не на расстрел. Вербински высунулся, поливая противника автоматной очередью, и я решилась. Метнулась к нему выбросившейся из дупла белкой.

— Умница. А теперь попытаемся прорваться вон туда, — чуть дальше через два дома в сарае тоже забаррикадировались немцы. — У них пулемёт, так что думаю отобьёмся.

Блядь, не в том я уже возрасте, чтобы играть в «Беги или умри». Было страшно до одури — да нас же изрешетят, как только мы высунемся отсюда. Вербински присел, чтобы взять нужный прицел, и я снова услышала равномерный стрекот автоматной очереди. Внутри медленно разливалась разъедающая пустота. Каждый выстрел, который сейчас попадает в цель, означает смерть кого-то из красноармейцев, но эти выстрелы сейчас спасают мне жизнь. Вербински грубо встряхнул меня, подталкивая вперёд.

— Да не стой ты столбом, идиотка! Шевелись, если хочешь жить!

Я думала, что буду орать от страха дурниной, но горло сдавило спазмом, и получилось лишь хриплое: «Мама, роди меня обратно». Вербински снова прикрикнул:

— Беги зигзагом, как учил Кребс! Давай, давай, шевелись!

Я слышала выстрелы за спиной и надеялась, эти идиоты в сарае не пальнут в ответ, иначе угробят своих же. На чистом адреналине пробежала эти пару десятков метров. Двери сарая распахнулась, и незнакомый солдат скомандовал: — Давайте, быстрее!

Я услышала позади сдавленный хрип.

— Тебя ранили? — Вербински тяжело привалился к моему плечу. — Помогите затащить его!

Кто-то осторожно положил его на ворох соломы, я торопливо стала расстегивать его шинель.

— Сейчас, посмотрим, куда тебя зацепило.

Вербински лежал тихо, даже не стонал. Да где же эта рана?!

— Нужно повернуть его.

Меня сейчас не волновало, что я обращаюсь за помощью к ненавистным эсэсовцам. В конце концов не для себя прошу. Однако эти гады не спешили помогать мне, молча топтались за спиной.

— Чего встали как вкопанные? Тащите аптечку, быстрее!

— Ты разве не видишь, что он уже мёртв? — я наконец-то повернула тяжелое, неподатливое тело.

На шинели расплывалось кровавое пятно. Прощупала пальцами артерию на его шее, всё ещё не веря, что ему не помочь. Кожа была ещё тёплой, но похоже, что немец прав. Я почувствовала горький ком в горле, глаза щипало от подступивших слёз. Если бы Вербински не провозился со мной, возможно остался бы жив. В голове сумбурно смешались мысли. Он только что расстреливал красноармейцев. Я должна его ненавидеть, как и тех, кто сейчас отсиживается в сарае, но как можно ненавидеть того, кто спас мне жизнь? И как принять то, что цена моего спасения — чьи-то жизни?

— Прости, — тихо прошептала я и осторожно надавила на его веки, опуская.

Солдаты отошли к пулемёту, не обращая больше на меня внимания. Сейчас их волновало, как выбраться отсюда живыми, а не чья-то смерть.

— Русских тварей слишком много, — услышала я за спиной. — Если не прибудет подкрепление, нам придётся отходить из этой проклятой деревни…

***

Два часа ночи, ну! Какого ж чёрта мне не спится? Глупый вопрос, на который я прекрасно знаю ответ. Невозможно спать, не имея чёткого плана действий на ближайшее будущее. Мозги скрипели и находить выход из тупика отказывались. Блин, что делать-то, а? Если подвести итоги последних недель, то картина выходит совсем уж гадостная. Немчиков погнали от Москвы подальше, как собственно и прописано в учебниках истории. Слава Богу, Штейнбреннер с остатками своей роты благополучно отвалился где-то в середине пути. Даже знать не хочу, куда их занесла нелёгкая. Наверное, в такую же задницу как и нас. После напряжённых недель, когда нам приходилось отступать буквально каждые два дня, наконец-то наступило относительное затишье. Ключевое слово «относительное». Мы теперь обретались в окопах где-то под Колязиным, и насколько я знала, Файгль со своими солдатами были примерно в таком же положении. Линия фронта всё ещё была где-то близко. До нас часто доносился вой зениток и гул самолётов. Разумеется, ни о каком наступлении пока не могло быть и речи. Немцы теперь сидели тише воды ниже травы, зарывшись в землю, как кроты.

А я пыталась приспособиться к новым реалиям войны. Если до этого мне казалось кошмаром жить в казарме, то сейчас я поняла, что это был ещё можно сказать приличный хостел по сравнению с убогой землянкой, в которой мы сейчас оказались. Невольно вспоминалась нетленка про Белоснежку и гномов. Хотя нет, даже у неё было получше с жилплощадью. Я много раз видела в военных фильмах эти землянки-бункеры, но в реале оказалось ещё хуже. Наспех вырытая холобуда, укреплённая деревяшками, грубо сколоченные двухъярусные нары-лежанки, печь-буржуйка, которая постоянно чадила, ибо окон сей архитектурный проект не предусматривал. Причём топили её через раз, чтобы не выдать своё месторасположение врагу. Про удобства я промолчу, это отдельная боль. Сортир примитивнее некуда, а о такой роскоши, как элементарная гигиена, можно было забыть. Я чувствовала, как медленно, но верно зарастаю грязью, и даже вспоминать не хотелось, к каким ухищрениям приходится прибегать, чтобы хотя немного привести себя в порядок.