— Можно войти?

Нина, прифигевшая от такого вежливого вражины, молча пропустила его и торопливо стала кутаться в платок.

— Ты куда? — тоже поднялась я.

— Куда подальше, — она накинула пальто и хлопнула дверью.

Что ж, я понимаю такую принципиальность. Для неё все немцы однозначно гады распоследние. И несмотря на мои попытки оправдаться перед собой всё равно тихо, но противно изнутри колет совесть, что неправильно я всё делаю. Надо было, наплевав на страх, бежать гораздо раньше, а получается, я вела себя как та мышь, которая плакала, кололась, но упрямо жрала кактус.

— Они все нас ненавидят… и боятся, — тихо сказал Фридхельм.

— И у них есть на то причины, — не став увиливать, ответила я. — Не все придерживаются гуманных взглядов на побеждённый народ.

— Солдаты Штейнбреннера ведут себя омерзительно, — Фридхельм присел напротив меня. — Тебе сейчас не перемывает кости только ленивый.

— Ну и пусть болтают, — отмахнулась я. — Главное что бы девушек не трогали.

— Ну, болтать им никто не даст.

Я только сейчас заметила, что у него сбиты костяшки на правой ладони. Грех конечно радоваться, когда любимый лезет в драку да ещё не абы с кем, а с таким зверьем, но мысленно я растаяла. А вместе с тем снова пришла боль. Фридхельм ради своих чувств менялся, причём конкретно, а я даже и не рассматривала возможность остаться с ним на его стороне.

— И что, не выскажешь мне, что нельзя быть такой безрассудной?

— Я тебя и люблю за это безрассудство, — улыбнулся он. — Ты находишь силы защищать более слабых и не боишься быть справедливой. А ведь это прерогатива мужчин, о чем сейчас многие забыли.

— Война нас меняет, и чертовски сложно сохранить верность своим принципам, — я мягко накрыла его ладони.

— Этого я и боюсь. Пообещай мне вовремя напомнить, если я всё же когда-нибудь забуду кто я есть, — его пальцы сжали мои чуть сильнее обычного.

Вместо ответа я пересела к нему на колени и поцеловала. Да так, чтобы забыл о дурацких обещаниях. Я же не железная. Врать, не моргнув глазом, тем более вот так, не могу. Так же, как и признаться, что не вижу нас вместе.

Он быстро перехватил инициативу, настойчиво сминая мои губы. Я почувствовала, как его ладони скользнули на талию, притискивая ближе.

— Рени, я поступил безответственно, я не должен был пользоваться твоей слабостью.

Чёрт, надеюсь он не начнёт рефлексировать, мол как можно жить во грехе?

— Мы можем пожениться, не дожидаясь возвращения в Берлин, — он чуть отстранил меня и настойчиво посмотрел в глаза. — Я знаю, фронтовиков регистрируют даже заочно.

Да что ж у меня всё не как у людей? Может, я и загоняюсь, но у меня всегда были чёткие представления о собственной свадьбе. Во-первых, предложение должно прозвучать как-то пооригинальнее. И да, хотелось стильную красивую церемонию. Долго выбирать платье, причёску и макияж, чтоб был шикарный букет, многоэтажный торт и прочая лабуда. Может и глупо, но учитывая, что я считала брак ответственным шагом и не планировала постоянно менять мужей, почему нет?

— Знаешь, всё-таки брак это очень серьёзный шаг, — осторожно ответила я. — Мы любим друг друга, но зачем торопиться?

В моё время это звучало разумно, а ему небось кажется, что я несерьёзная и распущенная особа, но лучше так, чем окончательно разбивать ему сердце.

— Ты сказала, любим друг друга? — солнечно улыбнулся он. — Могу я считать это признанием?

В духе этого времени надо было ответить: «Я отдала тебе самое дорогое, что у меня было, а ты!» Но фарс нам здесь не нужен, поэтому я с должной долей возмущения воззарилась на него:

— Ты знаешь все мои тайны, я целовалась с тобой даже когда считала тебя геем. Да я даже позволяю называть себя этим ужасным «Рени»! Ты ещё сомневаешься, люблю я тебя или нет?

— Чем тебе так не нравится «Рени»? — прошептал он, касаясь губами мочки уха.

Тем и не нравится, что напоминает собачью кличку или марку машины, но озвучить я не решилась. Мало ли как в сороковые собак кличут, тем более в Германии.

— Я не люблю, когда по-всякому склоняют имена.

По этой же причине я и не пыталась звать его иначе как полным именем. Чёрт его знает как можно сократить многосложное «Фридхельм». Фридди? Хельми? Палиться же, что я не шарю в немецких именах — это дно разумности. В очередную историю, по-моему, не поверит даже Фридхельм.

— Ты меня вообще звала синеглазка, — припомнил он, продолжая легонько целовать меня.

Ну да, было такое. А вообще чего я так прицепилась? Пусть зовёт как хочет. Рени и Рина собственно мало чем различаются.

— Я давно уже так не делаю, — его тёплое дыхание на моей коже разбудило тягучую волну тревожно-чувственной сладости. — Когда ты должен возвращаться в казарму?

Снова крошечная спальня в чужом доме временно становится центром вселенной для нас обоих. Перед глазами словно вертится медленный калейдоскоп, всё тело становится каким-то чувствительным, отзываясь на каждое его прикосновение. Сейчас так легко забыть обо всём, что нас разделяет. Необходимость действовать согласно здравому смыслу не могла перевесить того, что я ощущала в такие вот моменты тёплой ласковой близости, разделённой друг с другом нежности.

* * *

Утром я проснулась почти счастливой. Фридхельм ушёл ещё ночью, но мне казалось я до сих пор чувствую на коже тепло его пальцев. Пока я умывалась и крутилась возле маленького зеркала с расчёской, явилась Нина. Молча грохнула у печки ведро со свежей водой и стала возиться с чугунками.

— Тебе необязательно было уходить из собственного дома.

В конце концов изначально Фридхельм зашёл, чтобы просто увидеть меня.

— Я не собираюсь терпеть рядом никого из… ваших, — отрезала она.

— Он бы не причинил тебе вреда, — я зачем-то стала оправдываться. — Не все солдаты конченые мрази.

— Это тебе они может и хорошие, но они пришли на нашу землю убивать. Все до единого, понимаешь? И то, что твой гость не врезал мне прикладом по лицу, не делает его лучше других, — Нина в сердцах бросила на пол кочергу и метеором пронеслась в своё убежище.

А я молчала, чувствуя, что не могу возразить ей ни слова. Что права она, а не я. И что нужно как можно быстрее поставить точку в биографии Эрин Майер.

Штаб сегодня гудел от новостей. Русские упорно стояли насмерть в битвах за Москву. Файгль был вынужден отступить ещё на одну позицию, но отозвать Вилли не решался. Ершово было действительно чуть ли не самой ближней точкой к Москве и терять её нельзя. Так что торчать нам тут ещё не знамо сколько. А точнее не так уж и долго — я смутно помнила, что все бои за Москву прошли примерно в декабре. Значит мне действительно нужно ещё немного потерпеть и затеряться при отступлении. От бесконечных мыслей к концу дня разболелась голова, но проситься уйти пораньше я не решилась. Винтер из вредности заставит ещё и задержаться. Знаю я его выходки, когда он наваливает мне гору бумаг и требует переводить всё подряд.

— Вы нездоровы, Эрин?

Я перехватила взгляд Штейнбреннера. Сейчас он смотрел вроде как действительно встревоженно.

— Ничего серьёзного, герр штурмбаннфюрер, всего лишь приступ мигрени, — я вымученно улыбнулась.

— Я думаю, вам стоит сегодня закончить работу пораньше, — он повернулся к Винтеру. — Что скажете, лейтенант?

— Иди отдыхай, — согласился он и не удержался от подъёбки. — Только я имею в виду действительно отдых, а не прогулки под луной.

Зараза, он что камеры на брата понатыкал? Или вчера стоял под окном свечку держал? Я действительно собиралась закинуться двойной дозой анальгина и лечь спать.

Проснулась я от дикого сушняка. Прошлёпала за водой и, взглянув на часы, заметила, что ещё и девяти нет. Самое правильное — завалиться обратно спать, но я чувствовала неслабое урчание в животе. Ужин я проспала, но пустому желудку на это похрен. Ничего, консервы у меня есть, а хлебом разживусь у Нины. Но к моему удивлению её в закутке не было. Вздохнув, я пошла одеваться. Придётся идти к соседям. Соседка встретила меня причитаниями: