— Я могу идти, герр лейтенант? — он смотрел на меня уверенно, даже нагло, словно был уверен, что я принял его сторону.
— Ты будешь держаться от неё как можно дальше, ясно? — процедил я. — Не заговариваешь, не садишься рядом в столовой, вообще не подходишь.
— Простите, герр лейтенант, но, по-моему, мои личные дела касаются только меня. Мы сами разберёмся с…
Я вспомнил, с каким остервенением он добивал беспомощного Фридхельма, и, представив, как он снова его избивает, почувствовал почти неконтролируемую ярость. С силой толкнул его, впечатав в стену избы, едва удерживаясь, чтобы не вмазать по этому самодовольному лицу. Ограничился профилактическим захватом, в меру передавив шею.
— Повторяю, ты держишься от девчонки подальше, иначе в следующий раз я не стану даже разбираться, что случилось, а отправлю под трибунал. Ты меня понял?
Судя по его взгляду ни хрена он не понял. Смотрит с плохо сдерживаемой яростью, хотя и понимает, что я здесь главный.
— А если я услышу ещё об одной драке, то до трибунала ты можешь и не дожить.
Шнайдер судорожно сглотнул, когда я сильнее сдавил его горло. Этот сукин сын должен хорошенько уяснить, что я больше не оставлю безнаказанной ни одну его стычку с Фридхельмом. Похоже, я всё-таки перестарался. Наконец-то в его глазах мелькает страх.
— От… пустите, — прохрипел он. — Я понял.
* * *
— Мне разве обязательно присутствовать на этом допросе? Штурмбаннфюрер ведь понимает русский, — опять она за своё.
Радовалась бы, что так легко отделалась после своего разоблачения, так нет же. Ноет и ноет. Будто мне проблем мало. Полномасштабной атаки русских мы так и не дождались, но где-то рядом всё же крутился партизанский отряд. Они умудрились убить караульного из роты Штейнбреннера и поджечь амбар с продовольствием. Благо пожар вовремя потушили, не дав распространиться на оружейный склад, но теперь выловить этих диверсантов для нас дело принципа. Штейнбреннер сосредоточил усилия в Ершово, а мы проехали в соседнее село. Эрин я забрал, чтобы допросить жителей и напомнить им, чем карается укрывательство и помощь партизанам. Пока мы были в селе, приехал нарочный от Штейнбреннера с лаконичным предложением обсудить дальнейший план действий. Они выловили пособницу, укрывавшую красноармейца, и теперь проводят допрос.
— А как ты вообще собираешься работать, если нам придётся постоянно кого-то допрашивать? — вот как связать в одно эту невинную девчонку, что сейчас вот-вот расплачется, и вчерашнюю оторву, которая ругалась как последний грузчик?
— Пожалуйста, — сдавленно просит она. — Хотя бы сегодня…
— Я не буду гонять машину туда-сюда.
На какое-то мгновение даже стало жалко её, но а как она хотела? Она ведь могла, когда мы её нашли, даже не говорить всей правды, мне бы хватило и того, что немецкая девушка оказалась в беде. Сопроводили бы её до ближайшей станции и всё. Ну, а теперь пусть расхлёбывает последствия своего вранья.
— Тебе скорее всего не придётся никого допрашивать, подождешь, пока я переговорю с герром Штейнбреннером.
— Я могу и пешком дойти до села, — упрямо спорит она. — От церкви там не так далеко…
— Вот скажи мне, ты совсем идиотка? — ну всё, терпение моё можно сказать на исходе. — Ты слышала, что вокруг неспокойно? Думаешь, хорошая идея болтаться на дороге приманкой для партизан? Или ты считаешь себя неуязвимым бойцом?
Она ничего не отвечает, напряжённо смотрит в окно. У меня такое ощущение, что я подрядился нянькой ещё для одного капризного ребёнка.
Старая церковь в сумерках выглядела зловеще. Штейнбреннер говорил, что до того, как они заняли село, здесь был временный госпиталь. Внутри пахло сыростью, прелым сеном, штукатуркой, сбитой со стен. Пробираясь через ряды наспех сколоченных двухэтажных нар, мне стало не по себе. Церковь конечно не католическая, и здесь не было привычных икон и статуй девы Марии и Иисуса. От этого ещё более жутко выглядели полустёртые лики русских святых, частично сохранившиеся во фресках на стенах. Через массивные створки двери доносился грубый смех солдат и истошный женский плач. Можно сколько угодно следовать приказам, не обсуждая, не задумываясь, но всё равно рано или поздно попадёшь под суд в своей душе. А себе ведь не солжёшь, да и не помилуешь. Здесь я герой и патриот своей страны, а кем стану попав туда?
— Герр Винтер, фройляйн Майер, прошу… — гостеприимно распахнул двери во внутренний двор Штейнбреннер. — Вы как раз вовремя. Мы допросили эту тварь, и она во всём созналась. Оказывается, она прятала раненого, да ещё и передавала через мужа сообщения остальным партизанам.
Женщина выглядела ужасно. Один глаз заплыл от побоев, губы разбиты в кровь. Судя по изорванной одежде её ещё и изнасиловали. Она затравленно металась, пытаясь ускользнуть от языков пламени из миномётов. Нет, это уже слишком. Почему нельзя просто расстрелять её, раз она виновна?
— Герр штурмбаннфюрер, разве обязательно её так мучить? — не выдержав истошных криков загнанного, обезумевшего от страха существа, спросил я. — Огласите приговор и просто расстреляйте.
— Взгляните сюда, — он указал на жмущихся к каменной стене людей из деревни. — Если мы просто её расстреляем, они так ничего и не поймут. Для того, чтобы в их тупые головы наконец-то улеглось, что нужно подчиняться, нужно нечто более убедительное.
Я с отвращением смотрел, как его солдаты продолжают поливать огнём беззащитную жертву, постепенно отрезая ей все пути отступления. Похоже они действительно получают удовольствие, загоняя её как добычу на охоте. Надеюсь никогда не опуститься до подобной мерзости. Мне никогда не приходилось допрашивать или расстреливать женщину, но даже красноармейцев я никогда бы не стал бессмысленно мучить. Да, я расстреливал их, потому что они враги, и сам готов, если попаду в руки партизан, к тому, что меня меня расстреляют. Но вот так быть не должно. Есть границы, которые нельзя переходить. Это уже не жестокая необходимость военного времени, а настоящий садизм. Возражать сейчас бесполезно. Мне хватило намёков Химмельштоса, чтобы понять, что связываться с СС означает нажить себе серьёзных проблем. Женщина что-то прокричала, и стоявший рядом со мной адъютант Штейнбреннера пробормотал:
— Что там орёт эта корова?
— Вы не переведете, фройляйн? — неожиданно повернулся тот к Эрин.
Вот не трогали бы они её, ей-богу. Стоит бледная, как стенка, словно вот-вот в обморок хлопнется. И ладно бы обморок, лишь бы не ответила как мне тогда, в городе.
— Она проклинает вас, — медленно ответила девчонка, не глядя ни на кого. — А также всех ваших детей до седьмого колена.
— Тварь, — сплюнул он.
Женщина тонко взвизгнула, в очередной раз уворачиваясь от пламени, и, споткнувшись, упала на землю. Наверное сломала или подвернула ногу, во всяком случае подняться уже не смогла, лишь беспомощно продолжала ползти, уже даже не понимая куда. Громкий смех её палачей зазвенел в морозном воздухе:
— Херман, давай заканчивая этот цирк!
— Пора поджарить русскую свинку!
Как бы дико это не звучало, но я порадовался тому, что здесь нет Фридхельма. Не представляю его реакцию, если даже такие циники как Шнайдер отводят глаза от этой картины. Я перевёл взгляд на русских — один из мужчин крепко зажмурил глаза, и что-то бормотал, другой тяжело осел на землю. По его морщинистым щекам медленно катились слёзы. Кто-то из женщин истерически разрыдался.
— А ну молчать! — в воздухе застрекотала предупреждением автоматная очередь.
Раздался полный боли крик, усиленный эхом от каменных стен церкви. Солдатам надоело забавляться, гоняя свою жертву, и кто-то из них направил огнемёт точно в цель. Женщина вспыхнула словно факел и закричала сорванным от нечеловеческой боли голосом. Я отвёл глаза и едва не выругался. Так и знал, что эта полоумная выкинет что-то подобное. Она думает, ей сойдёт с рук, если сейчас милосердно застрелит русскую? Что-то мне подсказывает Штейнбреннер не оставит без внимания подобную сердобольность во второй раз. А если командир СС что-то захочет раскопать, он обязательно найдёт тёмные пятна в биографии. Даже у меня если разобраться они есть — хотя бы та же дружба с Виктором. Мелькнула мысль: «А пусть делает, что задумала». Если за ней в один прекрасный день явится гестапо, и она бесследно исчезнет с горизонта, мне больше не придётся волноваться за их роман с Фридхельмом. Но как я себя при этом буду чувствовать, зная, что по сути она права? Я взрослый мужчина, стою сейчас, не рискуя вмешаться, а девчонка хоть и испортит себе жизнь, но при этом останется человеком. Русской уже не помочь, но я могу не дать Эрин совершить ошибку. Оглушительная пулемётная очередь взорвалась одновременно с моим движением. Я быстро притянул её к себе, перехватывая пальцы на застёжке ольстры. Вот же дура, она ведь уже вытащила пистолет!
