* * *

Только попав на фронт, я осознал, насколько быстро может лететь время. Всё меняется так быстро, что на долгие размышления и копание в душе просто нет времени. Уже через пару дней я перестал изводить себя предстоящими объяснениями с гауптманом. Когда придет время, тогда и решим как быть дальше, а сейчас есть много других насущных проблем. За подступы к Москве велись ожесточённые бои, и в любой момент русские могли атаковать Ершово. Мои парни патрулировали соседнюю деревню и прилегающий участок леса, никак не пересекаясь с людьми Штейнбреннера. Я тоже старался поменьше торчать в штабе, не желая лишний раз сталкиваться с штурмбаннфюрером. Мало приятного ежедневно видеть в его глазах насмешливое напоминание о своей провальной ошибке. И мне не нравилось, что там целыми днями сидит Эрин. Она конечно не настолько безрассудна, чтобы дерзить командиру отряда СС, а там кто его знает. Меня больше беспокоили его расспросы, откуда появилась столь юная переводчица. Файгль худо-бедно поверил в её трогательную историю, так же как и я. В основном из-за симпатий к «Карлу». Да и за несколько месяцев всё-таки убедились, что она не подосланный враг. Но Штейнбреннер не должен узнать, что она на четверть русская. Иначе не поздоровится ни ей, ни мне за то, что знал и проявил непростительную снисходительность. Эти партийные на полном серьёзе убеждены, что есть высшие и низшие расы. Что евреи, русские, цыгане должны быть уничтожены.

— Я сам неплохо знаю русский и ненавязчиво проследил за работой вашей переводчицы, — изучающе посмотрел на меня Штейнбреннер.

«Неужели она нас снова обманывает?» — холодом обожгла мысль.

— Она действительно профессионал в своём деле. Единственное, что немного смущает, — её возраст. Девушка едва закончила школу. Вы не проясните мне эту загадку?

Чертыхаясь про себя на все лады, я попытался придумать приемлемый ответ. И тут вспомнил наших соседей. Герр Гиршман прожил в Союзе пару лет перед войной. Консультировал инженеров на танковом заводе, что-то вроде обмена опытом. Но главное — он пожелал, чтобы семья всё это время жила с ним. Помню Макс, когда вернулся, всё пытался научить нас русским ругательствам.

— Её отец какое-то время жил в Союзе. Разрабатывал новую модель танка, и Эрин почти год провела там же. Ходила в русскую школу…

Говорят же дурной пример заразителен. За всю жизнь я соврал раза три и то по мелочи. И уж конечно подумать не мог, что буду делать это, глядя в лицо штурмбаннфюреру СС. Не знаю, насколько я был убедителен, но сегодня снова нахожу его возле девчонки. Смотрит с отеческой заботой и «невинно» спрашивает:

— Безусловно желание поддержать отца похвально, фройляйн Майер, но я надеюсь, путешествие в Россию не помешало вам хранить верность традициям своей страны? Вы состоите в «Союзе немецких девушек»?

— Конечно, герр штурмбаннфюрер, — как-то не совсем уверенно она при этом выглядит.

Неужели действительно не посещала лекции? Это же обязательно для всех девушек. И Чарли, и Грета состояли в этой организации. Чарли нравилось постигать семейные ценности. Грета же хоть насмешливо фыркала, но не смела саботировать занятия.

— Что же будет после Третьего рейха? — коварно спросил Штейнбреннер.

— Тысячелетний Рейх будет существовать вечно, — простодушно улыбнулась Эрин, и я облегчённо выдохнул.

Может, я действительно предвзято отношусь к ней. Может, мы и уживёмся, если она будет тихо и незаметно сидеть в штабе и качественно выполнять свою работу.

А на следующий день относительное спокойствие разбилось вдребезги. Девчонка ворвалась в штаб с требованием запретить «Этот беспредел».

«Беспределом» имелось в виду действительно неподобающее поведение солдат. Оказывается, солдаты Штейнбреннера частенько устраивают посиделки и в добровольно-принудительном порядке приглашают русских девушек за неимением другой компании. Тут мне было нечего ей возразить. Подобные развлечения я под угрозой трибунала запретил в своей роте. Одно дело если кто-то по-тихому и без насилия удовлетворит… скажем так, потребность в женщине. Но я не позволю никому опускаться до откровенного насилия и позорить честь солдата Вермахта. Другое дело, что я не имею права командовать солдатами Штейнбреннера.

— Вам жаль этих примитивных крестьянок, фройляйн? — небрежно спросил он, пристально буравя её взглядом.

Эрин, не отводя взгляда, тихо ответила:

— Дело не в жалости, герр штурмбаннфюрер. Меня как девушку, воспитанную в традициях великой страны, оскорбляет то, что рядом со мной происходят подобные оргии.

Тот снисходительно кивнул и повернулся ко мне:

— Вы создали себе немало трудностей, герр лейтенант, когда взяли на службу это нежное создание. Фройляйн Майер ещё совсем ребёнок и вполне естественно, что её приводят в ужас некоторые моменты, согласитесь, неизбежные на войне.

Ну, не знаю, кому как. Я тоже не считаю нормальным насиловать женщин, будь они хоть трижды из побеждённых народов. Он легко поднялся и приобнял её за плечи:

— Думаю, нам с вами следует прислушаться к этому юному голосу морали и сделать солдатам внушение.

Мы пришли к избе, которую местный полицай приспособил под некое подобие кабака. Он же бордель по совместительству. Я оценил масштаб бедствия — русские девушки действительно не выглядели весёлыми или довольными, несмотря на то, что парни держались вроде бы прилично. Хотя судя по количеству бутылок — пустых и не очень — их никто не будет спрашивать, согласны они или нет удовлетворять толпу солдат. Я отметил, что из моих парней сидят только Шнайдер, Бартель и Хайе. — Расходитесь, уже поздно, — спокойно приказал я, игнорируя недовольные взгляды.

Надеюсь, желающих спорить со своим командиром нет? Дождавшись, пока они выйдут, задержал, напоминая.

— Мне повторить приказ об обращении с гражданским населением?

— Герр лейтенант, — пробасил Хайе. — Да мы и не нарушали его, у них тут такие гулянки проходят не первый раз. Ребята сказали, мы оказываем честь этим русским крестьянкам своим обществом.

— У ребят есть свой командир, — резко ответил я. — И что-то не видно, что бы девушки светились от счастья от такой чести.

Шнайдер молча проводил взглядом Эрин, которая уводила одну из девушек. Кажется, она живёт в её избе. Теперь понятно откуда ветер дует. Солдаты Штейнбреннера тоже потянулись на выход, мягко говоря, недовольные таким окончанием банкета. Штурмбаннфюрер остановился около меня и достал портсигар.

— Пришлось сегодня пойти навстречу чувствам маленькой фройляйн, — добродушно усмехнулся он, вытаскивая сигарету. — Мои парни расстроены, но ничего. Это будет небольшим уроком не забывать, для чего мы все здесь.

— Да уж, не стоит забывать о чести и достоинстве, — я тоже полез за сигаретами.

— О, вы полагаете, мы будем церемониться с этими свиньями? — презрительно скривился он. — Эти убогие крестьянки — ненужный мусор под нашими ногами. Их можно лишь использовать по своему усмотрению, а затем отбросить в сторону. Я посоветовал своим парням вести себя чуть тише пока вы здесь.

Вот же лицемерная сволочь. Значит, как только мы уйдём снова будут издеваться над девушками? Но по крайней мере, мои солдаты будут вести себя пристойно. Уж за это я могу отвечать.

* * *

— Я получил письмо из дома. Мама пишет, что отец вступил в НСДАП.

Фридхельм кивает, словно это для него не новость. Впрочем, я знаю, что мать пишет и ему тоже и куда чаще чем мне. Я не ревную. Так уж повелось, что мы с ней стеной стоим между ним и отцом, защищая. Я не знаю почему, но он никогда не любил Фридхельма, а ведь он был всегда в общем-то послушным ребёнком. Я, например, шалил намного больше, но отец ограничивался лишь положенными нравоучениями, не более. А вот брат раздражал его даже если тихо сидел в нашей комнате, зачитываясь очередной книгой. «Нечего забивать голову романтической дурью и приключениями, лучше бы математику подтянул. Мужчина должен получить достойную профессию, а не витать в облаках, декламируя стишки». Поколотили в школе? «Сам виноват. Нужно больше уделять время физической подготовке, а не горбиться над книжками». Стал наконец-то допоздна гулять с друзьями? «Бери пример с брата и иди добровольцем на фронт, тогда может и с тебя будет толк». Я надеюсь, у нас с Чарли будут дети, и видит Бог, я буду любить их всех одинаково. Никогда мой сын или дочь не ощутит себя ненужным, нелюбимым ребёнком.