Его тело усохло и затвердело, но так и должно было быть. Зато обрело особое могущество сознание. Обрело особый взгляд.

Он окинул внутренним взором пещеру в которой находилось его тело. Никакой пещеры он конечно не видел, и не мог видеть, зато видел тьму наполненную десятками тысяч крохотных огоньков. Создания, которые устроили вокруг его усопшего тела свое обиталище. Вернее, пойманные в его ловушку и вынужденные выбрать эту пещеру как единственно возможное пристанище, от самых маленьких насекомых, до невысоких существ обладающих признаками достаточно слабого разума, - гоблинов.

Тархан был как огромный водоворот, затягивающий в себя всю мелкую и неопасную для себя живность и одновременно отпугивающий крупную. Для него гоблины не сильно отличались от насекомых — те же огоньки, только жизненной энергии в них было чуть больше и в голове крутились примитивные мысли.

Физически воздействовать на окружающий мир он не мог — это бы разрушило весь смысл этой многовековой медитации. Поэтому было так важно, чтобы осколки его сознания справлялись с поддержанием его искусственного сна сами, направляя мысли окружающих его существ в необходимую сторону.

Параллельно на практике совершалась еще одна его идея — чем больше расколотых частиц сознания, тем больше вещей они смогут познать независимо друг от друга, и когда сознание вновь объединится, то шанс осознать новые истины будет выше.

Главным препятствием в переходе на следующую ступень, было именно осознание новых, неизвестных до того истин. А для превращения в Нетленного, Тархану нужно было не просто пересмотреть свой взгляд и отношение к жизни и смерти, а и полностью перестроить свое понимание этого фундаментального понятия и себя как мыслящего существа. Стать другим.

Ключом для него оказалось равнодушие, чем дольше он спал, тем большее равнодушие в нем росло к жизни вокруг. Это было не сознательное Превращение.

Наблюдать за огоньками окружающими его, за их тысячами, безучастно оказалось невозможно. Потому что он знал, что всё это огоньки жизни: где-то помельче, где-то побольше, но все бесценные жизни.

Вначале, Тархан не обладал таким невероятным сенсорным восприятием, оно появилось через первую сотню лет сна, когда он в кромешной тьме пытался уловить хоть что-то. Что-то кроме себя.

Бесконечная непроглядная тьма окружала его сознание, и только каким-то особым внутренним ощущением, он чувствовал уходы и приходы жизни, но вначале лишь смутно. Они ощущались как тепло, а затем как резкий, остужающий холод. Каждый раз наблюдая за чужими жизнями, в Тархане неожиданно возникало неприятное до дрожи чувство невыносимой потери, и не менее часто, чувство обретения. Каждый раз душа выворачивалась наизнанку от этой чужой смерти. И пусть радость тоже была, когда рождалась новая жизнь, все же, перебить тяжесть ощущения смерти она не могла.

Жизнь и смерть. Именно постоянное ощущение этого бесконечного возобновляемого процесса и начало обострять его чувства до предела.

Окружающая его первую сотню лет тьма стала заселяться крохотными сгустками энергии — гоблинами, насекомыми, зверьми и просто растениями.

Теперь он мог буквально наблюдать как зарождение жизни, так и ее угасание, а не просто смутно чувствовать как в прежде. Бесконечное болезненное сопереживание каждой частичке жизни было возможно лишь вначале — первую сотню лет, не больше. Дальше в нем огромным всепоглощающим комом росло равнодушие. Чужая, короткая жизнь перестала обладать для него какой-либо ценностью. Если жизнь этих существ так коротка — то велика ли разница, раньше они погибнут, или позже? Ведь для них итог все равно один, другого пути им не дано.

Более того, даже собственная жизнь, к которой он так трепетно раньше относился, что даже пошел на такой противоестественный ритуал, - перестала казаться столь ценной как прежде.

Все потому, что ушел страх смерти. Смерть, — понял он, — лишь одна из ступеней, неизбежная часть жизни, без одного не бывает другого, их взаимосвязь неразрывна, и глупец тот, кто думает иначе.

И он был глупцом раньше.

Именно отсюда, из этих новых мыслей он осознал всю глупость своих прежних суждений, на которые так сильно влияли эмоции смертного тела. Главное, — понял он, — от чего за эти сотни лет он избавился. Без эмоций разум мог оценивать вещи такими, какие они есть на самом деле, а не такими какими кажутся подслащенные и искаженные всплесками эмоций.

Но даже эта необходимость избавления от эмоций заняла много времени. Возможно, окончательно они ушли из его сознания через тысячу лет. Все это время он методично выковыривал, вырывал их из себя. Перерабатывал болезненные воспоминания о неразделенной любви, несправедливости, обидах и наоборот — об торжествующей мести. Все это теперь не имело ни малейшего значения.

Только собственное развитие и продолжение жизни имело значение. Но имело лишь как сопротивление существующему порядку вещей. Потому что несмотря на отсутствие страха смерти, Тархан умирать не собирался, наоборот, - теперь, когда его тело изменилось, он понял что поглощать жизнь других существ вполне его устраивает. В этом нет ничего такого, ничего особенного. Будто он просто взял, и пошел поесть. Никаких эмоций и сожалений.

А то, что по пробуждении так и придется существовать, пожирая других, он и так знал. Потому-то этот способ развития, который уже не имел ни малейшего отношения к традиционной культивации, и был запрещен когда-то давно. И именно поэтому, из-за его абсолютной бесчеловечности, далеко не все могли бы ему следовать. Только такие как он, лишенные иллюзий, надежд, разочаровавшиеся в обмане Старших, готовые на все, ради продолжения своей жизни, в каком бы виде она не продолжалась.

В один из моментов, - он не мог точно сказать когда, - он ощутил совершенно забытое им ощущение. Ощущение медленного пробуждения. Было слишком рано для пробуждения. Он успел пройти трансформацию сознания, но полная трансформация тела еще не успела завершиться.

Когда-то раньше он бы ощутил злость, лютую злость за срыв планов. Сейчас же...он не чувствовал ничего. Случилось…и случилось.

Гладь поверхности его сознания была непоколебима. Случайности конечно происходят. Это неизбежно. Очевидно, — понял он, — произошла какая-то досадная случайность. Случайность, которую невозможно было предусмотреть.

Прошло несколько мгновений и ему будто бы захотелось закашлять, это нестерпимое желание заполнило его тело заставляя проснуться. Тархан впервые за тысячи лет вдохнул. Вдох, полный жуткой боли, пронзившей каждую клеточку его тела. Через мгновение он закашлялся.

Боль, вновь вспыхнувшая в почти что мертвом теле заставила его выгнуться дугой. Если бы он мог, то закричал бы во все горло срывая связки. Но это было невозможно. Усохшее тело было неспособно на такое.

И несмотря на всю эту боль в теле, мысленно, он приветствовал ее почти радостно.

Да, — подумал он, приветствуя боль. Боль — это значит, что он снова жив, что тело снова подчиняется ему. Оно пробудилось хоть трансформация и не закончилась полностью.

Почти одновременно с этим вдохом к нему внутрь, в ядро сознания, устремились осколки, пылинки, частицы, которые были отправлены познавать, узнавать, влиять, и, самое главное, которые все это время были частью печати вокруг пещеры.

И теперь совсем другая боль пронзила сознание. Боль единения. И нестерпимо ослепительный свет разогнавший прочь вековую тьму, которая окружала ядро его сознания.

Сознание расширялось, возвращаясь в свое исходное, цельное состояние. Одна за другой, разделенные прежде частицы стыковались, всасывались в него, они, в отличии от ядра сознания не были ограничены, изолированы, они могли воздействовать, видеть, смотреть, запоминать реальность вокруг.

Тьма видений, картинок и образов входила в него. Требовалось время, чтобы этот бешеный бурлящий поток не нарушил спокойствие ядра сознания.

Сохранять отстраненность — вот что было главным.