Пряча угольницу он вспомнил и о светлячке. Осторожно достал его.

Вяленький.

Надо накормить.

Где-то в одеждах еще оставалось пару щепоток корма, который остался от Драмара, должно хватить на обоих насекомых. А потом... потом нужно будет подумать, где взять еще.

****

Следующие несколько дней гоблиненок начал выходить.

Только небольшие прогулки, сначала вокруг шалаша матери, потом немножко дальше. Ходил осторожно, выгадывая такой момент, чтобы зуры были заняты и не видели его. Мать продолжала мазать по нескольку раз на день места ударов. Особенно медленно заживало лицо. Сейчас оно было покрыто естественной коркой в местах, где посдиралась кожа. А таких было много.

Однако, в эти несколько дней, настроение матери было тревожное. Обычно веселая, сейчас она лишь изредка выходила за едой, водой, и по другим своим делам, и все время пребывала в напряженном ожидании чего-то.

Дней через пять Зур”дах уже совершал прогулки за круг зур, и за круг изгоев, правда, каждый раз приходилось не забывать оглядываться и назад, и по сторонам.

И уж особенно бдителен он был около жилища Ташки. Она обычно сидела скрестив под собой ноги и что-то покуривая и одновременно переругиваясь с соседкой.

Видя мальчишку, она в момент багровела, подскакивала, и начинала грозить всеми возможными карами, Зур”дах обычно тут же ретировался, петляя за домами, а она провожала его гневными окриками. Срываться на бег она видимо не хотела, поэтому впустую сотрясала воздух проклятиями.

В эти дни ему не встречались ни Саркх с компанией, ни Кайра. А лицо уже скоро напоминало прежнее, а не покрытую коркой сплошную рану.

****

Постепенно жук-светляк привыкал к переменам в своей жизни, прежний страх ушел.

С каждым мгновением, проведенным вблизи этого громадного существа, что-то менялось внутри него, медленно и постепенно.

Вскоре, он как-то совершенно осознанно понял, что существо его кормит. Подсовывает приятную еду, такую же, как и та, что он ел в темном, родном месте. И не причиняет никакой боли. Заставляет только иногда светиться. Но светится жук и сам любил, если конечно был сыт. В моменты свечения он испытывал чувство, схожее с щекоткой.

Ощущения времени у жука не было. Началась какая-то другая, не цикличная жизнь, каждый миг которой был не похож не предыдущий.

Иногда приходилось чуть активнее трепыхаться, напоминая существу о кормежке. Это обычно действовало.

Еще позже светляк заметил что он не один, - рядом было незнакомое существо такого же вида и размера как он. Черное, с блестящими глазками.

Оно пахло незнакомо, и было не очень активным. Но пару десятков раз он видел его, когда их кормили одновременно. Существо не проявляло к нему никакого интереса, поэтому и он не спешил обнюхивать его.

Иногда большое существо оставляло их обоих в большой теплой пещере, которую светляк пытался изучать. Входы и выходы в ней были заперты, кроме того, который вел вверх. Но туда, жук пока не рисковал соваться. Под этой дырой, в которую можно было бы улететь, - сверкало алым что-то очень горячее и опасное. Пару раз светляк подползал поближе, так от жара ему чуть глаза не выело. Больше он не совался к этим алым злым камням.

Часто светляка брали в различные места, все и похожие и непохожие друг на друга, но, правда, ненадолго, они в конце-концов всегда возвращались в эту теплую пещеру.

Но кое-что изменилось еще за это время. Теперь у жука было время подумать. Вернее не подумать, а попытаться. Раньше, сделать это странное, необычное усилие чем-то внутри себя, просто не было времени, - он был в вечном движении роя, всегда вместе, всегда в общем настрое, в потоке жизни, подхваченный собратьями и их запахом, который пьянил и заставлял делать тоже самое что и они.

Сейчас же все было иначе. Никакой запах его не дурманил, а спешить было некуда. Жизнь словно приостановилась. Замерла. И это было крайне необычно.

Проведя избитого гоблиненка к шалашу его матери, Драмар развернулся, и опираясь на посох, побрел обратно. На окраины. Непривычные мысли начали посещать его. Каждый раз, пребывая рядом с этим мальцом, он словно бы ощущал некоторое внезапное просветление рассудка, в голове вспыхивали воспоминания, которые давно позабылись. Сегодня и вовсе промелькнуло такое, о чем следовало как следует поразмыслить, и даже более того, зарыться поглубже в воспоминания.

Драмар не дошел до своей норы на окраинах. Пришлось остановиться на полпути. Тяжесть в ногах свалила, заставила остановиться.

Кругом были разбросаны другие норы изгоев, выдолбленные в камне двухъярусные помещения, ни шкур ни костей для возведения жилищ изгои не использовали, - денег не было. Кости и шкуры были уделом той, другой части племени, которая жила побогаче и могла себе это позволить.

Плодились изгои так же быстро, как и все гоблины. В этом никаких отличий не было. Вокруг каждой из нор, и сейчас на исходе дня ползала малышня, совсем еще карапузы не умеющие разговаривать.

Вот только смертность…смертность тут была в разы выше. Мало пищи, никакого присмотра взрослых, многие рождались сразу калеками, другие становились таковыми в результате несчастных случаев. Для такой беспризорной малышни многого не нужно, достаточно и тех насекомых, которые для взрослых не представляли опасности, зато спокойно могли покалечить какого-нибудь незадачливого карапуза.

Найдя камень по пояс, Драмар привалился к нему и глубоко вздохнул.

Самое неприятное было то, что усталость наваливалась всегда внезапно, в момент, лишая сил. Вот мгновение назад он идет, и еще вполне бодр и даже чувствует силу в руках, а уже через еще одно мгновение, хоть вались прямо тут на пол, - даже шаг сделать сил нет.

А вообще, Драмар очень устал. Не конкретно сегодня. И не оттого, что пришлось обойти пол пещеры или повалять в пыли зарвавшегося мальчишку, - нет.

Он вообще устал от жизни.

Сейчас, когда он остановился, тяжесть в ногах усилилась, доходя почти до боли. Хуже всего то, что и к этой боли он привык. Это была знакомая, родная боль. Драмар не мог вспомнить времени, когда бы ноги не болели, - это продолжалось будто бы всю жизнь. Всегда приходилось двигаться через не могу, через усилие, непонятно где находя для этого силы.

Глядя на беззаботно ползающую и кувыркающуюся малышню, он пытался вспомнить свое детство. Бесполезно. Не мог он вспомнить никакого детства.

Он помнил себя только вечно старым с болящими ногами, руками, и периодически накатывающей слабостью по всему телу.

Ни детства, ни молодости, ничего. Только вечная и необратимая старость.

Несколько следующих минут он напряженно всматривался в себя, в свои воспоминания. Ведь что-то же должно быть? Воспоминания последних лет были на месте. Пусть смазанные, однообразные, - как и вся жизнь в племени, - но были. А где же то, что происходило с ним десять лет назад, двадцать, тридцать?

Где, где же они?

Уже не первый раз он вдруг осознавал, что целые куски памяти просто исчезли из его сознания, куда-то утекли, растворились бесследно.

В руке лежал посох-клешня. Старик погладил его отполированную временем, но с засечками поверхность. Иногда, какая-то случайная вещь, или ребенок, помогали ему вспомнить прошлое, натолкнуть на мысль. Иногда, от таких случайных вещей, на поверхности сознания вдруг всплывали куски воспоминаний, казалось, почти что чужих.

Проблема с памятью была старая, - больше нескольких лет точно. Он то вспоминал о ней, то вновь забывал.

Когда вспоминал, то какое-то непродолжительное время мучил себя,пытался выдавить из памяти ворох прошлых воспоминаний, - но хватало его максимум на неделю.

А потом…потом это и проблемой уже не казалось. Обычные, повседневные дела вновь затягивали в омут бесконечного круговорота.

Ощупывая свой посох по всей длине, он чувствовал сморщенным пальцем глубокие засечки…И в этот раз будто бы что-то промелькнуло в голове. Какое-то знание...Знание о том, что же действительно значит для него этот посох.