— Чтобы чайник не остывал, мы поместим его в самое сердце Сахары, — заявил он, перемещая по карте посуду. — Позвольте посоветовать вам перебраться из Египта в Грецию: чаепитие на Олимпе — что может быть лучше?

— Боюсь, для вашей кружки не осталось места, — включился в игру Квиринус.

— Не беспокойтесь, в моем распоряжении весь Гольфстрим! Обожаю морские путешествия! — Блэк прищурился, глядя в пространство карты, точно и в самом деле обозревал бескрайнюю водную гладь. — Так, значит, вы желаете знать, что означает «прозревший» и почему это повод для гордости, а не стыда?

С каждым глотком чая, каждой фразой, сказанной глуховатым голосом, потертым, точно старая мантия, Квиринус чувствовал, как его наполняет незнакомый прежде добрый покой. Он откинул капюшон, чего еще никогда не делал вне собственной спальни, и Мариус при виде его изуродованной безволосой головы не запнулся и не сменил тему. Скользнул спокойным взглядом, и продолжал как ни в чем не бывало.

Нет, за время беседы не произошло научного открытия и не прозвучало откровение — но бывший волшебник и не ждал их. Престарелый фантазер, наивный и немного забавный, горячо убеждал его, что магия — это шоры на глазах человека, скрывающие от него суть вещей и явлений, и что только лишившись ее, можно увидеть реальность во всем многообразии и многоцветии, то есть стать Прозревшим. Что ж, каждый находит свой способ примириться с собственной ущербностью. Мариус Блэк, например, выстроил себе персональную вселенную и был в ней, судя по всему, совершенно счастлив.

— Но если развивать вашу мысль, то получится, что и маглы — Прозревшие? — уточнил Квиринус.

— Прозрение приходит через утрату, — возразил Мариус. — Маглы изначально ничего не лишались, значит, им и приобретать нечего.

Блэка чрезвычайно огорчало то, что его идеи не поддерживают другие сквибы. «Такая возможность, понимаете? А они не верят, смеются...» Молодой гость не смеялся, глядел серьезно, и обрадованный старик был готов говорить и говорить, описывая то, что виделось ему в его реальности.

Незаметно разговор свернул на дела самого Квиринуса. Блэк не учился в Хогвартсе, но историю его знал на удивление неплохо, и охотно согласился с тем, что многие факты, изложенные в учебниках, не заслуживают доверия. Квиринус только диву давался, гадая, откуда у этого чудаковатого мечтателя такие глубокие знания событий многовековой давности. «Фамильная библиотека, — объяснил Мариус. — Мне никто не запрещал читать».

Обеденный перерыв в Министерстве давно закончился, и пора было возвращаться за справкой. Уходить не хотелось. Квиррелл поднялся, собираясь прощаться и неохотно натягивая на голову капюшон.

— Минуточку, — остановил его Блэк, протягивая руку к темной ткани, — Нельсон линяет, у вас пушинки в волосах... Еще подумают, что вы побывали в курятнике!

— У меня нет волос, — Квиринус постарался, чтобы ответ не прозвучал грубо.

— А за что же тогда зацепился птичий пух? — хитро улыбнулся Мариус. — Вы темно-русый, почти как мой сын. Он иногда заглядывает ко мне...

— Скажите, а в этом доме есть свободные квартиры? — удачная мысль пришла как нельзя вовремя. Жить там, где не будет жалостливо-презрительных взглядов, слушать долгими вечерами удивительного старого выдумщика, спокойно заканчивать работу, зная, что лавка Хью в двух минутах ходьбы, без долгих поездок — что может быть лучше? Кроме того, у него смогут бывать Сивилла и Северус...

— В этой квартире две спальни, — ответил Блэк. — Одну занимаю я, другая свободна. Вы не похожи на гуляку и буяна, мистер Квиррелл... и на богача, кстати, тоже. Мы с Нельсоном будем вам рады.

Обратный путь в Министерство показался Квиринусу на удивление коротким.

— Тергео.

Чужая злоба черными струйками дыма поднимается над страницами рукописи. Буквы, похожие на змеиные зубы, исчезают без следа под действием очищающего заклинания. Остается только почерк автора... И так страница за страницей. Пометок, продиктованных Волдемортом, больше не должно быть в работе Квиринуса, которой отдано десять лет его жизни.

Палочка действует сама, уже не нуждаясь в словесном сопровождении, давая хозяину время подумать.

Когда ты изо дня в день используешь магию, это становится чем-то естественным и незаметным, подобно способности говорить, двигаться... Но однажды просыпаешься немым или обезноженным. Как с этим жить? И как в твоем присутствии вести себя тому, кто помнит тебя... нормальным?

Тем майским утром Северус в самый последний момент вспомнил, что рукопись, хранившаяся в тайнике, вся исчеркана. Хорошо, что по дороге попалась укромная ниша и все удалось сделать в каких-нибудь четверть часа.

Квиринус радостно схватил свои бумаги, принялся листать... Руки замерли, он поднял на друга смущенный взгляд:

— Спасибо.

— Если потребуется что-то еще... — начал Снейп и не завершил фразы: смущение быстро сменялось досадой.

— Постараюсь обойтись без магии. В экспедиции же как-то выживал без нее.

В сумерках он вместе с родителями вышел из Хогвартса и с их помощью аппарировал в Ньюарк. На прощание попросил отложить все визиты к нему хотя бы на неделю.

Сивиллы хватило на четыре дня. Вернувшись, она сразу отправилась к Помфри — отпаиваться чаем и делиться впечатлениями. Поппи настояла на том, чтобы при ее рассказе присутствовал Северус.

— Он все время молчит. Спрашивают — отвечает что-нибудь односложное или не отвечает вовсе. Мать в слезах, весь дом сердечными каплями пропах. А еще — рисует. Готовое бросает на пол. Потом может по ним пройтись, как по мусору... Я подобрала несколько рисунков.

Черно-белый мир замер в беззвучном крике. Разорванные клыкастые пасти, костлявые лапы когтят истекающие смолой глаза без зрачков... Помфри содрогнулась и отложила листки на стол.

— Как он воспринял твое появление? — спросил Снейп.

— По-моему, сначала разозлился, — призналась Трелони, — потом перестал обращать внимание. Вот родители мне обрадовались: хоть с кем-то можно поговорить по-человечески. Ты к ним заглянешь, Северус?

Он кивнул и снова взялся рассматривать рисунки. В болезненно искаженных линиях, в ломаных контурах все явственнее проступало лицо, в разных положениях, но одно и то же — лицо самого Квиринуса, превращенное в кошмарную карикатуру.

Через несколько дней сова от Квирреллов принесла ему письмо. Одна короткая строчка: «Жду».

* * *

Дамблдор, помнится, советовал смириться с непоправимостью некоторых вещей. Не сразу, но разум согласился со словами более старшего и опытного. Протестовала только совесть. Совесть не желала ничего знать и заставила Северуса признаться во всем: и в былом отвращении, и в ненависти, и в разговоре у зеркала Еиналеж после борьбы с Поттером.

Квиринус не перебивал его. Только раз дернул щекой, узнав, что его предлагали добить. Потом, точно забыв о том, что в комнате он не один, принялся наводить порядок, собирая разбросанные по столу листы бумаги, исчерканные углем.

— А если я сейчас скажу, что с меня хватит, что быть сквибом невыносимо, и попрошу у тебя яду — дашь? — не отрываясь от своего занятия, странно спокойным голосом спросил он.

— Я дам тебе веревку и предложу удавиться в моем присутствии, — устало огрызнулся Снейп. — Подыхать так подыхать, тут деликатничать нечего.

— И ты, наконец, напишешь на плите розового мрамора свою дивную эпитафию! — неожиданно хохотнул Квиринус и кивнул на стопку своих рисунков: — вот мой яд, петля и прочие прелести суицида. Перебивался малеванием в первые дни, когда давило сильнее всего. Сиби утащила несколько картинок, видел? Но сейчас мне не до них: у матери совсем плохо с сердцем, да и отец заметно сдал. Ты мог бы помочь с зельями?

Волшебники, как известно, живут долго и магловскими недугами страдают крайне редко. В госпитале Святого Мунго развели руками и посоветовали обратиться в какой-нибудь кардиоцентр. Трелони также вызвалась помогать, и лето для всех троих пролетело незаметно в перемещениях между Хогвартсом, Лондоном и Ньюарком, в рысканье по магическим и магловским аптекам и в регулярных визитах в «Гринготтс» — единственное место в Лондоне, где меняли галлеоны на фунты стерлингов.