Читать "Мастера русского стихотворного перевода. Том 2" - Данте Алигьери, Броневский Владислав, Байрон Джордж Гордон, Тувим Юлиан, Валери Поль, Дарио Рубен, Дживани, Леонидзе Георгий, Чавчавадзе Александр Гарсеванович, Боденштедт Фридрих, Бехер Иоганнес Роберт, Мильвуа Шарль-Юбер, Степаннос, Полициано Анджело, Чон Чхоль, Мюллер Вильгельм, "Гомер", Деборд-Вальмор Марселина, де Эредиа Жозе Мария, Якшич Джура, Мейер Конрад, Дю Белле Жоашен, Шенье Андре, Словацкий Юлиуш Райнер, Тао Юаньмин, По Эдгар Аллан, Верлен Поль-Мари, Алкей "Алкей", Бялик Хаим Нахман, Ростан Эдмон, Беранже Пьер-Жан, Чобанян Аршак, Вильдрак Шарль, Рильке Райнер Мария, Саядян Арутюн "Саят-Нова", Мицкевич Адам Бернард, Киплинг Редьярд Джозеф, Мистраль Габриэла, Барбье Огюст, Багряна Элисавета, "Сапфо", Топелиус Сакариас (Захариас), Жироду Жан, Петефи Шандор, Катулл Гай Валерий, "Архилох", Каладзе Карло Ражденович, Гейбель Эмануэль, Гейне Генрих, де Ренье Анри, Кучак Наапет, Туманян Ованес Тадевосович, Потье Эжен, Теннисон Альфред, Тик Людвиг - Страница 48

Содержание

Сохранить

Настройки

...

641. Женские клятвы

Милая мне говорит: лишь твоею хочу быть женою,

Даже Юпитер желать стал бы напрасно меня.

Так говорит. Но что женщина в страсти любовнику шепчет,

В воздухе и на воде быстротекущей пиши!

<1927>

642. Игра

Друг Лициний! Вчера, в часы досуга,

Мы табличками долго забавлялись,

Превосходно и весело играли.

Мы писали стихи поочередно,

Подбирали размеры и меняли.

Пили, шуткой на шутку отвечали.

И ушел я, твоим, Лициний, блеском

И твоим остроумием зажженный.

И еда не могла меня утешить,

Глаз бессонных в дремоте не смыкал я,

Словно пьяный, ворочался в постели,

Поджидая желанного рассвета,

Чтоб с тобой говорить, побыть с тобою.

И когда, треволненьем утомленный,

Полумертвый, застыл я на кровати,

Эти строчки тебе, мой самый милый,

Написал, чтоб мою тоску ты понял.

Берегись же, и просьб моих не вздумай

Осмеять, и не будь высокомерным,

Чтоб тебе не отмстила Немезида!

В гневе страшна она. Не богохульствуй!

<1927>

643. Забавы Флавия

Флавий милый! Давно бы показал ты

Мне подружку свою, — ведь ты не скрытен, —

Безобразной не будь она и грубой.

Вижу, вижу, в распутную девчонку

Ты влюбился, и совестно признаться.

Не проводишь ты ночи в одиночку.

Молча, спальня твоя вопит об этом,

Вся в цветах и пропахшая бальзамом,

И подушка, помятая изрядно,

И кровати расшатанной, на ножках

Не стоящей, скрипенье и дрожанье.

Не поможет молчать и отпираться.

Ты таким не ходил бы утомленным,

Если б втайне греху не предавался.

Расскажи же про радость мне и горе,

И тебя, и любовь твою до неба

Я прославлю крылатыми стихами.

<1927>

Г. А. Шенгели

Виктор Гюго

644-646. Возмездие

Nox[10]

Срок замыслов твоих настал. Не трать минуты,

О принц! Пора кончать: и ночь, и холод лютый.

Вставай, иди! Во тьме почуявший воров,

Дог Вольности, рыча, клыки вонзить готов;

На цепь посаженный, он всё же лает грозно;

Пора на промысел, — иначе будет поздно.

Гляди, какой густой туман декабрьский пал;

Как затаившийся разбойник-феодал,

Прыжком свали врага, метнувшись из засады.

Смелей! Солдаты ждут в казармах, водке рады;

Тупое бешенство у них в сердцах гудит,

И — в роли Цезаря — им нужен ты, бандит!

Прикрой фонарь рукой, скользи неслышной тенью,

Вынь нож, — удобный миг! — республика под сенью

Доверчивости спит, твоих не видя глаз:

Твоя присяга, принц, подушкой ей сейчас.

Солдаты, выходи! Вперед, орда! Припрятав

Поглубже стыд, вяжи народных депутатов

И маршалов кидай в подвал, с ворами в ряд!

Прикладом по спине в Мазас гони Сенат!

Бей саблями плашмя судей, с глумленьем низким

Стань, войско Франции, убийцей калабрийским!

Глядите, буржуа презренные стада:

Взвился переворот, что в горне зрел года,

Как черным демоном подъятый меч кровавый!

Нож в горло смельчакам, что борются за право!

Грабитель, кондотьер, наймит бесчестный, — бей!

Бей всех! Бодену смерть! Дюссубу смерть! Смелей!

Что это за толпа на улицах, за тóлочь?

А ну, картечью в них, солдаты, в эту сволочь!

Пли!.. Власть народу? Вздор! Проголосует он

Потом. Рубите честь! Рубите долг, закон!

Пусть по бульварам кровь течет рекой! Бутылки

Полны вином! Полны убитыми носилки!

Кто водки хочет? Ночь, и стужа жестока;

Хлебнуть неплохо. Эй, убить мне старика,

Солдаты! Девочку на штык! Что там за крики?

Мать? Саблей! Пусть народ, сброд этот полудикий,

Дрожит, на мостовой кровавя каблуки!

Париж осмелился протестовать? В штыки!

Пусть наше мрачное узнает он презренье:

Мы ведь — кулак, а он — лишь ум и вдохновенье!

Народы чтут его? Старо! Нам быть умней:

Помчим его в грязи, четверкою коней!

Пусть дóхнет! Пусть его сотрут с лица земного!

О пушки, харкните в него картечью снова!

<1935>

Искупление

Шел снег. Стал гибелью недавний путь победный.

Впервые голову орел понурил медный.

Рок! Император брел и грезил наяву,

Покинув позади горящую Москву.

Шел снег. Зима на мир обрушилась лавиной:

Равнина белая за белою равниной.

Ни командиров там не видно, ни знамен.

Уже ни центра нет, ни флангов, ни колонн.

Вчера лишь — армия, сегодня — стадо. В брюхо

Убитых лошадей вползали греться. Глухо

Шел снег. На брошенных биваках ледяных

Порою видели горнистов постовых,

Замерзших и немых, — в чьи каменные губы

Заиндевелые навеки вмерзли трубы.

Сквозь хлопья сыпались то бомбы, то картечь.

И, с удивлением почуя дрожь меж плеч,

Кусая длинный ус, шли гренадеры мимо.

А снег валил, валил. Свистал неумолимо

Полярный ветр. По льду шагали день за днем —

В местах неведомых, без хлеба, босиком.

То не были бойцы, идущие походом,

То призраки брели под черным небосводом

— Заблудшая во тьме процессия теней.

И снеговой простор тянулся перед ней,

Без края, без конца, как мститель беспощадный.

А непрерывный снег, слетая с выси хладной,

Огромным саваном на армию налег,

И каждый чуял смерть, и знал, что одинок.

Удастся ли кому уйти из царства ночи?

Враги — мороз и царь. И первый был жесточе.

Орудия — долой: лафеты шли в костер.

Кто лег — погиб. Толпой, вперив безумный взор,

Бежали. Снежная жрала полки утроба:

То здесь, то там рука торчала из сугроба,

Маня измученных под снеговую сень.

О Ганнибалов рок! Аттилы судный день!

Фургоны, беглецы, носилок строй кровавый

Сшибались давкою в минуты переправы.

Ложились тысячи, вставало сто теней.

Когда-то армии преследовавший Ней

Спасал часы и жизнь: за ним гнались казаки.

И еженочно — в бой! Готовиться к атаке!..

И тени, вновь ружье притиснув у плеча,

Смыкались, — и на них, как ястребы крича,

Наскоком яростным, безумной лавой дикой,

Летели казаки, размахивая пикой!

Да, гибла армия: ее снедала ночь.

Был император там, — и он не мог помочь.

Он был как мощный дуб, секире обреченный,

Гигант, со славою еще неомраченной.

Но вот Несчастие, зловещий лесоруб,

К нему приблизилось, и оскорбленный дуб,

Томимый призраком какой-то мести горней,

Топор почувствовал, врезающийся в корни.

Все гибли в свой черед — солдат и генерал;

К шатру вождя сошлись те, кто еще шагал;

С любовью тень его бессонную встречали,

Клялись его звездой, в кощунстве уличали

Судьбу, дерзнувшую на счастье посягнуть.

А он — страх ощутил, к нему заползший в грудь.

Ошеломлен бедой, воитель величавый

Взор к богу обратил. Теперь избранник славы

Дрожал; он понял вдруг, что искупает здесь

Какой-то тяжкий грех, и, потрясенный весь,

Пред легионами, не снесшими удара,

Воскликнул: «Боже Сил! Ужели это — кара?»

И громом прозвучал таинственный ответ, —

Из мрака тяжкого сказал Незримый: «Нет».

<1935>

вернуться

Ночь (лат.). — Ред.

Перейти к описанию Предыдущая страница Следующая страница

Войти на сайт

Регистрация