* * * На дальнем горизонте, Как сумеречный обман, Закатный город и башни Плывут в вечерний туман. Играет влажный ветер На серой быстрине; Траурно плещут весла Гребца на моем челне. В последний проглянуло Над морем солнце в крови, И я узнал то место — Могилу моей любви. <1911> * * * Тихая ночь, на улицах дрема, В этом доме жила моя звезда; Она ушла из этого дома, А он стоит, как стоял всегда. Там стоит человек, заломивший руки, Не сводит глаз с высоты ночной; Мне страшен лик, полный смертной муки, — Мои черты под неверной луной. Двойник! Ты, призрак! Иль не довольно Ломаться в муках тех страстей? От них давно мне было больно На этом месте столько ночей! <1911> * * * Племена уходят в могилу, Идут, проходят года, И только любовь не вырвать Из сердца никогда. Только раз бы тебя мне увидеть, Склониться к твоим ногам, Сказать тебе, умирая: Я вас люблю, madame! <1911> * * * Я в старом сказочном лесу! Как пахнет липовым цветом! Чарует месяц душу мне Каким-то странным светом. Иду, иду, — и с вышины Ко мне несется пенье. То соловей поет любовь, Поет любви мученье. Любовь, мучение любви, В той песне смех и слезы, И радость печальна, и скорбь светла, Проснулись забытые грезы. Иду, иду, — широкий луг Открылся предо мною, И замок высится на нем Огромною стеною. Закрыты окна, и везде Могильное молчанье; Так тихо, будто вселилась смерть В заброшенное зданье. И у ворот разлегся Сфинкс, Смесь вожделенья и гнева, И тело и лапы — как у льва, Лицом и грудью — дева. Прекрасный образ! Пламенел Безумием взор бесцветный; Манил извив застывших губ Улыбкой едва заметной. Пел соловей — и у меня К борьбе не стало силы, — И я безвозвратно погиб в тот миг, Целуя образ милый. Холодный мрамор стал живым, Проникся стоном камень — Он с жадной алчностью впивал Моих лобзаний пламень. Он чуть не выпил душу мне, — Насытясь до предела, Меня он обнял, и когти льва Вонзились в бедное тело. Блаженная пытка и сладкая боль! Та боль, как та страсть, беспредельна! Пока в поцелуях блаженствует рот, Те когти изранят смертельно. Пел соловей: «Прекрасный Сфинкс! Любовь! О любовь! За что ты Мешаешь с пыткой огневой Всегда твои щедроты? О, разреши, прекрасный Сфинкс, Мне тайну загадки этой! Я думал много тысяч лет И не нашел ответа». 1920 Анджело Полициано
583. Эпитафия фра Филиппо Липпи [7] Здесь я покоюсь, Филипп, живописец навеки бессмертный. Дивная прелесть моей кисти — у всех на устах. Душу умел я вдохнуть искусными пальцами в краски, Набожных души умел голосом бога смутить. Даже природа сама, на мои заглядевшись созданья, Принуждена меня звать мастером равным себе. В мраморном этом гробу меня успокоил Лаврентий Медичи, прежде чем я в низменный прах обращусь. 1914 Аветик Исаакян 584. Схороните, когда я умру, На уступе горы Алагяза, Чтобы ветер с вершин Манташа Налетал, надо мною дыша. Чтобы возле могилы моей Колыхались пшеничные нивы, Чтобы плакали нежно над ней Распустившие волосы ивы. 1915 585. Во долине, в долине Салнó боевой, Ранен в грудь, умирает гайдук. Рана — розы раскрытой цветок огневой, Ствол ружья выпадает из рук. Запевает кузнечик в кровавых полях, И, в объятьях предсмертного сна, Видит павший гайдук, видит в сонных мечтах, Что свободна родная страна… Снится нива — колосья под ветром звенят, Снится — звякая, блещет коса, Мирно девушки сено гребут — и звучат, Всё о нем их звенят голоса… Над долиной Салнó туча хмуро встает, И слезами увлажился дол. И сраженному черные очи клюет Опустившийся в поле орел… 1915 вернуться Эпитафия сочинена Полицианом и вырезана на могильной плите художника в Сполетском соборе по повелению Лаврентия Великолепного. |