Георгий Леонидзе 626. Иорская ночь Нескончаемые вздохи, Липой шелестит луна, Удальцом в обновке-чохе Всплыл рассвет с ночного дна. Кто, луны средь небосклона Став портным, скроил ее? Кто, как мяч неугомонный, Сердце выхватил мое? Ты меня качала, Иора, Брызгами кропя елея, Выменем стиха вскормив, — И чудесней нет узора, Чем процеженный твоею Сетью берегов извив. В буйном тонут винограде Бубны и столы со мцвади. Ты своих форелей в ситцы Не напрасно облекла, Не напрасно тащат птицы Клювом утро из дупла: Мельницу ли на канаве, Мощь ли глыб иль древний храм — Всё, что ты дала мне въяве, Я в стихах тебе отдам. Не во мне ли беспрестанно Сок кипит твоих запруд? Покупателем я стану, Если Иору продадут. Нескончаемые вздохи, Липой шелестит луна. Удальцом в обновке-чохе Всплыл рассвет с ночного дна. Спотыкнулся о Гомбори Месяц, молоко разлив… С ивами пою на Иope, Сам одна из этих ив. 1936 Карло Каладзе 627. В горах, покинутых морем Схлынули воды давно. На пустынных Скалах ущелий их путь узнаю. Черное море, в глубоких притинах Памяти поступь я слышу твою. Реки несутся по долам, сквозь горы, Словно желают былое настичь. Им, как соратникам, полный задора Победоносный кидаю я клич. Знаю: клокочет уже в многоустом Говоре воля мятежная их, И по проложенным заново руслам Реки и люди прорвутся, как стих. 1936 Ю. Н. Тынянов Генрих Гейне 628. Песнь маркитантки (Из Тридцатилетней войны) А ведь гусаров я люблю, Я очень к гусарам склонна. И синих, и желтых люблю я, всех, Любого эскадрона. И кирасиров я люблю, Я так люблю кирасиров; Пусть он рекрут, пусть ветеран, Простой, из командиров. Кавалерист, артиллерист, Я всех люблю до отвала, И тоже в инфантерии я Довольно ночей продремала. Люблю я немца, француза люблю, Люблю я чеха и грека, Я шведа, испанца люблю, поляка, — Я в них люблю человека. Мне всё равно, из какой страны, И веры он старой иль новой, Мне люб и мил любой человек, Когда человек он здоровый. Отечество их и религия их, Ведь всё это только платья — Тряпье долой! Чтоб его к груди Нагого могла прижать я! Я — человек, человечеству я Отдаюсь душой и телом; А кто не может уплатить, Записываю мелом. Смеются над шатром моим Зеленые веночки. Сейчас мадеру я даю Из самой свежей бочки! <1925> 629. А ведь кастраты плачут, Лишь песня сорвется с губ; И плачут, и судачат, Что голос мой слишком груб. И нежно поют хоралы Малые голоски, Колокольчики, кристаллы, — Они высоки и легки. Поют о любовных муках, Любви, наитии грез; Дамы при этих звуках Плавают в море слез. <1925> 630. Не верую я в Небо, Ни в Новый, ни в Ветхий Завет. Я только в глаза твои верю, В них мой небесный свет. Не верю я в господа бога, Ни в Ветхий, ни в Новый Завет. Я в сердце твое лишь верю, Иного бога нет. Не верю я в духа злого, В геенну и муки ее. Я только в глаза твои верю, В злое сердце твое. <1927> 631. Мне снился сон, что я господь, Сижу на небе, правя, И ангелы сидят кругом, Мои поэмы славя. Я ем конфеты, ем пирог, И это всё без денег, Бенедиктин при этом пью, А долгу ни на пфенниг. Но скука мучает меня, Не лезет чаша ко рту, И если б не был я господь, Так я пошел бы к черту. Эй, длинный ангел Гавриил, Лети, поворачивай пятки, И милого друга Эугена ко мне Доставь сюда без оглядки. Его в деканской не ищи, Ищи за рюмкой рома, И в церкви Девы не ищи, А у мамзели, дома. Расправил крылья Гавриил И на землю слетает, За ворот хвать, и в небо, глядь, Эугена доставляет. Ну, братец, я, как видишь, бог, И вот — землею правлю. Я говорил ведь, что себя Я уважать заставлю. Что день, то чудо я творю, — Привычка, друг, господня, — И осчастливить, например, Хочу Берлин сегодня. И камень должен на куски Распасться тротуарный, И в каждом камне пусть лежит По устрице янтарной. Да окропит лимонный сок Ее живой росою, Да растекается рейнвейн По улицам рекою. И как берлинцы веселы, И все спешат на ужин; И члены земского суда Припали ртами к лужам. И как поэты веселы, Найдя жратву святую! Поручики и фендрики Оближут мостовую, Поручики и фендрики Умнее всех на свете, И думают: не каждый день Творятся дива эти. <1927> |
