Терзаемый чувством вины и внезапными сомнениями, юноша скатился с постели, выскочил из дома, который занимал в этой маленькой деревне к северу от Урсала, и направился к стоявшим неподалеку экипажам. Раздраженно махнув рукой встрепенувшимся охранникам, он забрался в карету, предназначенную для его собственных выездов, и захлопнул за собой дверцу.

Луна только что взошла, света было достаточно. Эйдриан отдернул занавеску, прикрывающую зеркало, используемое им в качестве Оракула.

Он сидел и пристально всматривался в его гладкую поверхность, позволив мыслям течь свободно и не пытаясь избавиться от чувства вины, хотя мысленно, разумеется, оспаривал его обоснованность.

«Подлинный предводитель должен прислушиваться к голосу совести».

Эта мысль пришла как бы ниоткуда и неприятно поразила юношу. Чем больше он раздумывал над ней, тем сильнее им овладевал страх.

В нижнем левом углу зеркала начала медленно сгущаться размытая тень.

Волны вины нахлынули на короля, внутри все громче звучал призыв покаяться в содеянном, не разжигать братоубийственной войны.

Внезапно в зеркале перед ним отчетливо проступило холодное тело Торренса Пемблбери, зарытое под лестницей в подземной темнице замка Урсал. Эйдриан почувствовал, что почва уходит у него из-под ног.

Однако это длилось совсем недолго.

«Король Дануб тоже жаждал славы».

В зеркале появилась вторая тень, с более четкими очертаниями, нежели первая.

Последняя мысль колокольным звоном отдавалась в сознании юноши. Дануб был королем Хонсе-Бира и тоже принимал решения о жизни и смерти, тоже участвовал в войнах. Это заложено в человеческой природе — жажда славы, жажда бессмертия, хотя, что касается последнего, мало кто понимал суть бессмертия так, как он, Эйдриан.

Был ли он ответствен за гибель тех, кто погиб на его пути к трону и бессмертию? Был ли он виновен в том, что лучше всех прочих осознал тщетность любых порывов того, кто смертен, и нашел способ обойти неизбежное?

Дыхание короля участилось. Юноша крепко зажмурился, чтобы не видеть осаждающих его образов тех, кого он уже убил и кому еще только предстояло погибнуть — прямо или косвенно — от его руки.

«Дни? Недели? Месяцы? Или даже годы?» — вопрошала вторая тень. Сколько на самом деле он отнимает у этих жалких смертных? И не поступили ли бы они точно так же с ним, если бы, как и он, пришли к истинному пониманию вечности и бессмертия?

Эйдриан открыл глаза и посмотрел в зеркало. Сейчас там осталась лишь одна тень, в нижнем правом углу.

«Король Дануб тоже жаждал славы, — снова прозвучало в его сознании. — Он хотел того же, что и ты, но не обладал такой же силой». С точки зрения Эйдриана, это имело смысл. А если у Дануба не хватило силы, чтобы принять брошенный ему вызов и уцелеть, это означает лишь, что на самом деле у него не было оснований так уж много мнить о себе. Может, Эйдриан тоже много мнит о себе, но у него-то сила, чтобы удержать завоеванное, имеется.

Примерно через четверть часа юноша вернулся в дом. Он чувствовал себя намного лучше, демоны вины на время оставили его в покое.

Он удивился, открыв дверь спальни и увидев Садью. Перед ней на маленьком столике горела единственная свеча, бросая на лицо женщины мягкие отблески; казалось, пряди светлых волос впитывают это золотистое мерцание. Ее наготу прикрывала лишь ночная сорочка, доходящая до середины округлых бедер, волосы в беспорядке падали на плечи.

Это лишь придавало маленькой певице еще большее очарование.

— Где ты был? — не скрывая беспокойства, поинтересовалась она.

Приложив к груди ладонь, король спросил не без иронии:

— Я?

— Здесь нас только двое, Эйдриан.

— Вышел подышать ночным воздухом. — Он прошел мимо нее и уселся на край постели. — Хотелось побыть одному. Поразмышлять кое о чем.

— Поразмышлять? — словно эхо, повторила Садья.

Юноша пожал плечами.

— Разрабатывал стратегические планы?

— Нет, — ответил он, глядя в сторону.

Переведя взгляд на певицу, Эйдриан увидел, что та и в самом деле обеспокоена — и охвачена любопытством. И снова просто пожал плечами.

— Завтра утром мы будем в деревне Помфрет, — сказала женщина, меняя тему, по всей видимости, неприятного для него разговора. — Судя по сообщениям, ее жители хорошо подготовились к встрече нового короля.

Испытывая чувство облегчения, Эйдриан еле заметно улыбнулся.

— Я рад этому. Мне не хотелось бы причинять вред жителям деревни.

— Маркало убежден, что нам следует дать по крайней мере один серьезный бой, прежде чем мы доберемся до Палмариса, — заметила Садья. — Чтобы показать простому народу тщетность всех попыток противостоять власти Эйдриана.

— Иногда мне кажется, что Маркало Де'Уннеро просто нравится драться. — Эйдриан бросил на певицу пристальный взгляд, оценивая ее реакцию на это заявление, после чего издал сдавленный смешок и спросил: — Зачем ты пришла ко мне в спальню?

Юноша хотел спросить ее и о Де'Уннеро, но в этот момент бывший монах сам внезапно показался в открытой двери, полуодетый и явно чем-то разозленный. Он бросил взгляд на Эйдриана, потом посмотрел на свою подругу — гораздо более пристально.

Явно чувствуя неловкость, Садья встала, выпрямилась и с нарочитой скромностью одернула легкое одеяние.

— Эйдриан решил в одиночестве подышать ночным воздухом, — объяснила она. — Тебе следует объяснить ему, что такие неожиданные прогулки могут кончиться плохо для всех нас. Он король и все же, боюсь, еще не понимает, как много значит для страны, которой правит.

Пока певица говорила это, Де'Уннеро переводил взгляд с нее на Эйдриана. Когда же закончила, кивнул и буркнул что-то в знак согласия. Однако юноша понимал: этого человека так просто не заставишь отказаться от подозрений. Сейчас беспокойство монаха было связано не столько с одинокой ночной прогулкой молодого короля, сколько с тем, что Садья покинула его постель и пришла в спальню к Эйдриану.

Тем не менее Де'Уннеро не произнес больше ни слова и, обхватив Садью за плечи, вышел вместе с ней из комнаты.

Эйдриан наклонился, задул свечу и остался в темноте. Мысли об этих двоих занимали его недолго; ситуация скорее позабавила юношу, чем обеспокоила.

Потом он стал думать о деревне, в которую им предстояло войти завтра утром. Он действительно испытал чувство облегчения, когда Садья сказала, что, судя по донесениям разведчиков, эта деревня тоже готова без сопротивления уступить новому королю.

Да, герцог Калас и его солдаты в состоянии сломить любое сопротивление, которое способны — если способны — оказать небольшие спокойные деревни к северу от Урсала. Однако для всех окажется лучше, если люди будут просто исполнять приказания своих господ. Это лишь усилит позицию Эйдриана в королевстве.

И еще так будет лучше — хотя Эйдриан в жизни открыто не признался бы в этом даже самому себе — с точки зрения душевного спокойствия и содержания его снов.

Герцог Калас и его Бригада Непобедимых, сверкая великолепными серебряными доспехами, возглавляли марш в деревню Помфрет, как это происходило на всем пути из Урсала. Флот Урсала, и «Речной дворец» в том числе, шел под парусами неподалеку, по заливу Мазур-Делавал. За гвардейцами плотными, ровными рядами шагали десять тысяч солдат, демонстрируя дисциплину и порядок прекрасно обученной армии.

В центре строя на изумительном черном жеребце восседал король Эйдриан, и его доспехи сияли ярче, чем у гвардейцев Бригады Непобедимых. Они были сделаны по особому заказу; кроме того, Эйдриан велел вставить в них магические драгоценные камни, которые сделали его практически неуязвимым. Доспехи воинов Бригады Непобедимых изготавливались из частично перекрывающих друг друга серебряных пластин, а у молодого короля эти пластины были из золота. В нагрудник, точно напротив сердца, был вправлен серый гематит, окруженный отполированными кусочками темного магнетита. Шлем, сделанный из тонких золотых пластин, обхватывал затылок и шею сзади, но лицо прикрывал лишь до переносицы, и голубые глаза юноши между тонкими золотыми пластинами глядели как сквозь прорези полумаски.