Быстро собрав то немногое, что требовалось им в дорогу, друзья выехали в направлении Палмариса. Джуравиль накинул на крылья покрывало, спрятав под ним и свое оружие, и стал похож на мальчика, сидящего позади Пони. Они решили въехать в город через северные ворота. Теперь, когда непосредственная угроза вражеского вторжения миновала, ворота закрывались позже, и все трое надеялись, что сумеют беспрепятственно въехать в Палмарис.

Через селения на подступах к городу ехали молча. Большинство домов по-прежнему были пусты, но в некоторые уже вернулись их обитатели. Несколько раз они замечали впереди фигурку Роджера, но не стали окликать его. Учитывая недавние события и отношения, складывающиеся между Роджером и бароном Билдеборохом, их появление у городских ворот вчетвером лишь возбудило бы ненужный интерес.

По той же причине Элбрайн и Пони послушались совета Джуравиля и остановились на ночлег, не доезжая Палмариса. Лучше дождаться дня. К тому времени городская стража успеет позабыть о Роджере.

Никому не хотелось нарушать тишину, особенно Элбрайну, которого одолевали раздумья.

— Думаешь о Смотрителе? — спросила за ужином Пони, когда они ели великолепное жаркое из кроликов, подстреленных Джуравилем.

Элбрайн кивнул.

— Я помню его в Дундалисе. Это было еще до твоего возвращения. А ты помнишь, как в детстве мы сидели на северном склоне и ждали наших отцов с охоты? Тогда мы впервые услышали музыку Лесного Духа.

Пони улыбнулась, вспомнив далекое, безоблачное время. Она понимала, что Элбрайном владеет нечто большее, чем ностальгические чувства. В каждом слове ее любимого сейчас ощущались угрызения совести.

Сидевший поодаль Джуравиль тоже уловил состояние Элбрайна и быстро включился в разговор.

— Но ты же думал, что он погиб, — напомнил эльф.

Пони и Элбрайн разом повернулись к нему.

— Глупо казнить себя, — продолжал эльф. — Ты ведь считал, что его придавило громадной глыбой. Что вам оставалось делать? Голыми руками разгребать завал? Или ты забыл, Полуночник, что у тебя была сломана и покалечена рука?

— Мы не виним себя, — возразила Пони, но ее слова прозвучали неубедительно даже для нее самой.

— Нет, вините! — сказал ехидно посмеиваясь Джуравиль. — Людям свойственно предаваться самобичеванию. Для меня это чересчур. Сейчас не время винить себя, особенно вам. Вы сделали все, что могли, и до конца были верны кентавру. Но даже сейчас, при всем том, что вам известно, вы сомневаетесь: а Смотритель ли это?

— Похоже, есть веские доказательства, что это он, — ответил Элбрайн.

— Но у вас были такие же веские доказательства его гибели, — возразил эльф. — Существует нечто, чего вы никак не можете понять, и не напрасно. Ведь если это действительно Смотритель, значит, некая сила, недоступная вашему пониманию, поддерживала в нем жизнь. Или его действительно воскресили из мертвых. Так?

Элбрайн и Пони переглянулись.

— Уже одно это должно было бы погасить в вас чувство вины, — рассудил эльф. — Если бы вы были уверены, что Смотритель мертв, то кто, включая и вас самих, стал бы обвинять вас? В таком случае вы оставили в том жутком месте не более чем мертвое тело.

— Ты опять прав, — признался Элбрайн, через силу улыбнувшись.

Он очень нуждался сейчас в простой рассудительности народа эльфов и обрадовался словам Джуравиля.

— Тогда незачем оглядываться на пройденный путь, — сказал эльф. — Глядите вперед. Если это действительно Смотритель и он до сих пор жив, ему нужна ваша помощь. И когда мы совершим то, что задумали, и кентавр окажется на свободе, насколько лучше станет дышать на этой земле!

— И мы сможем вернуться с ним в Дундалис, — добавила Пони. — И дети тех, кто придет возрождать город, будут слушать волшебные песни Лесного Духа.

Всем стало легче. Они закончили ужин разговорами о грядущей жизни, когда предстоящая им тяжелая дорога будет успешно пройдена, когда Хонсе-Бир вновь обретет мир, Тимберленд вновь станет принадлежать людям, а церковь вернется к своим истинным принципам.

Спать легли рано, клятвенно пообещав уже на рассвете миновать городские ворота. Пони и Элбрайн спали крепко, поскольку Джуравиль зорко охранял их покой.

Сердитый и подавленный, магистр Джоджонах с трудом волочил ноги, идя по главному коридору верхнего яруса Санта-Мир-Абель. Коридор был величественным и очень длинным. Он тянулся вдоль всей прибрежной части монастыря, выходя окнами на залив Всех Святых. Окна отстояли на несколько футов друг от друга и сейчас были справа по ходу магистра. По левую руку от него находились двери, но, в отличие от окон, расстояние между ними не было одинаковым. Двери украшала затейливая резьба. Каждая изображала одну из притч, слагавших основу Абеликанской церкви. Из полусотни дверей за все годы пребывания в монастыре магистр Джоджонах удостоил своим вниманием не более двух десятков. Возможно, в иное время он замедлил бы шаг и взглянул еще на одну. Где-нибудь через час пристального разглядывания он целиком усвоил бы содержание очередной панели площадью в шесть квадратных дюймов и стал бы размышлять над скрытым смыслом притчи. Однако сегодня, будучи сильно обозленным и не испытывая ни малейшего желания постигать мудрость своего заблудшего ордена, магистр не стал останавливаться. Он наклонил голову и закусил губы, чтобы воздержаться от мыслей вслух.

Неожиданно кто-то преградил ему путь. Удивленный магистр отпрянул и поднял голову, увидев улыбающееся лицо брата Браумина Херда.

— Брат Делман поправляется, — сообщил ему молодой монах. — Говорят, будет жить и даже сможет ходить, хотя, наверное, останется хромым.

Магистр Джоджонах молчал. Выражение его лица оставалось таким же сердитым, что немало встревожило брата Браумина.

— Что-нибудь случилось? — спросил он.

— А мне какое дело? — вырвалось у Джоджонаха прежде, чем он смог сознательно обдумать ответ.

Он тут же молча выбранил себя. Грубый ответ, который прозвучал против его воли, лишь показал, насколько злым и неуправляемым он теперь стал. Из-за злости и подавленности он совершил непростительную ошибку, попытавшись оказать давление на Маркворта. Конечно же, Джоджонаху было далеко не безразлично состояние брата Делмана! Естественно, он радовался, что этот искренний молодой монах поправляется. И изливать гнев на брата Браумина — ближайшего своего друга — он тоже не хотел. Он взглянул на помрачневшее и удивленное лицо монаха и собрался извиниться.

Но Джоджонах тут же отказался от своего намерения. Он мысленно увидел лежащее в гробу безжизненное тело Браумина Херда. Видение буквально потрясло грузного монаха, и он почувствовал невыразимую боль, какую испытывает отец, потерявший взрослого сына.

— Ты бы не лез в то, что тебя не касается, брат Браумин, — вместо этого громко и резко произнес магистр.

Браумин беспокойно огляделся по сторонам, опасаясь, что их могут подслушать. В коридоре маячили фигуры монахов, но рядом с ними не было ни души.

— Да, брат Делман сильно покалечился, — продолжал Джоджонах. — Но, как мне сказали, по собственной же глупости. Все люди смертны, брат Браумин. Такова высшая истина, неизбежный факт нашего существования. Если бы брат Делман умер… что ж, значит, так тому и быть. Умирали и более достойные люди.

— Что за чушь вы говорите? — шепотом решился спросить брат Браумин.

— Чушь — это твое высокомерие, — незамедлительно хлестнул его словами магистр. — Чушь — это верить, будто в истории человечества какой-то один человек может по-настоящему отличаться от другого.

Магистр усмехнулся, махнул рукой, давая понять, что разговор окончен, и двинулся дальше. Брат Браумин догнал его и схватил за руку, однако Джоджонах грубо вырвал руку.

— Обратись-ка лучше к собственной жизни, брат Браумин, — бросил ему магистр. — Поищи для себя смысл в том, что тебя привлекает, и найди себе уголок в этом слишком уж большом мире!