— Думаешь, ты сможешь это выдержать? — спросил тюремщик. — Думаешь, ты будешь так же спокойно на меня смотреть, когда я выжгу тебе глаз? — И он снова стал придвигать палку к лицу варвара.

Вульфгар вдруг взревел. Это был страшный, звериный рык, шедший откуда-то из глубин его существа, и у Морика на губах замерли слова, которыми он думал увещевать огра.

Варвар выпятил могучую грудь, напряг все свои силы и с такой мощью рванул кандальное кольцо, что вырвал стержень из стены. Ошалевший тюремщик попятился назад.

— Да я тебя за это убью! — заорал огр-полукровка и замахнулся дубинкой.

Но Вульфгар уже был готов. Он ударил наотмашь свободной рукой. Кольцо и кусок камня, в который оно было вделано, выбили палку из рук тюремщика. Верзила снова отскочил, а Вульфгар распластался по стене и, перебирая ногами, уперся обеими ступнями по обе стороны от второго кольца.

— Давай снеси эту стенку! — подбодрил его Морис.

Тюремщик развернулся и бросился наутек. Вульфгар снова издал страшный рев и дернул изо всех сил, напрягая каждый мускул могучего тела. Это кольцо оказалось крепче первого, да и камень был плотнее. Однако мощь рывка была такой, что разошлось одно из звеньев цепи.

— Тяни! — кричал Морик.

Вульфгар потянул и отлетел от стены, сделав обратный кувырок перед тем, как стать на ноги. Он встал невредимый, однако волна гораздо более сильной боли, чем мог себе даже вообразить жестокий тюремщик, накрыла его. Ему казалось, что он больше не в лусканской тюрьме, а снова в Бездне, и спасения нет. Сколько же раз Эррту измывался над ним, заставляя поверить, что он свободен, а потом вновь тащил его в зловонную грязь, где его пытали, исцеляли и снова пытали.

— Вульфгар? — без конца окликал его Морик, тщетно дергаясь в кандалах. — Вульфгар!

Но варвар не только не слышал его, но даже не видел, настолько его захлестнул морок собственных мыслей. Он клубком свернулся на полу, как младенец, и дрожал. Туг с десятком товарищей вернулся тюремщик.

Вскоре Вульфгар снова висел на стене, только теперь его заковали в кандалы, годные для горного великана. Толстые цепи удерживали его растянутые в стороны руки, а ноги болтались в нескольких футах над полом. В качестве дополнительной предосторожности за спиной у него разместили плиту, утыканную острыми шипами. Так что если бы он сильно дернулся, то лишь изранил бы себя, но от оков не избавился. Теперь его поместили в другую камеру, отделив от Морика. Он снова остался наедине с ужасами Бездны, и спрятаться было негде, и не были под рукой бутылки, чтобы забыться.

— Должно получиться, — прошамкала старуха. — Хорошие травы.

Трое жрецов расхаживали по комнате, один бормотал молитвы, другой то с одной, то с другой стороны подходил к Дюдермонту, прислушиваясь к биению сердца, к дыханию, считая пульс, а третий просто потирал руками коротко стриженную голову.

— Но не получается, — возразил Робийярд и беспомощно взглянул на жреца.

— Я не понимаю, — сказал Камербанн, самый высокий по рангу жрец из присутствующих. — Он не поддается ни чарам, ни даже сильнейшему противоядию из трав.

— Раз есть немного яда, то получится, — заверила старуха.

— Если только там действительно есть яд, — заметил Робийярд.

— Но ты же сам забрал его у этого Морика, — сказал Камербанн.

— Только это вовсе не означает, что… — начал Робийярд. Однако договаривать он не стал, потому что по выражению лиц остальных увидел, что они и так поняли. — И что тогда делать?

— Ничего обещать не могу, — вскинула ладони старуха. — Если яда нет, то это просто травы.

Она отошла к маленькому столику и начала возиться с флаконами, кувшинчиками и бутылками. Робийярд взглянул на Камербанна. Тот посмотрел на него так же безнадежно. Целый день жрецы неутомимо хлопотали над капитаном, налагая чары, которые предотвратили бы распространение яда по его телу. Но все меры приносили лишь кратковременное облегчение, капитан начинал легче дышать, немного спадал жар. Но глаз Дюдермонт так ни разу и не открыл. Вскоре дыхание его снова становилось прерывистым, вновь начинали кровоточить десны и глаза. Робийярд не был целителем, но он повидал достаточно смертей на своем веку, чтобы понимать: если в самом ближайшем времени они что-нибудь не придумают, капитан покинет их навсегда.

— Страшный яд, — сказал Камербанн.

— Это трава, вне всякого сомнения, — отозвался Робийярд. — Никакая не страшная, просто неизвестная.

Камербанн покачал головой:

— Без магии тут не обошлось, мой добрый чародей, будь уверен, — заявил он. — Наши чары обезвредили бы любой природный яд. Нет, этот был приготовлен знатоком, да еще при помощи черной магии.

— Тогда что мы можем? — спросил маг.

— Мы можем продолжать налагать чары, чтобы облегчить его состояние насколько возможно, и надеяться, что действие яда закончится, — ответил Камербанн. — Можем надеяться, что старая Гретхен сделает наконец нужную смесь…

— Было бы легче, если б у меня была хоть крупица яда, — пожаловалась старая Гретхен.

— И можем молиться, — договорил Камербанн.

Не веривший в богов Робийярд нахмурился. Он привык доверять только разуму и никогда не молился.

— Я отправлюсь к Морику Бродяге и узнаю о яде больше, — со зловещей гримасой сказал он.

— Его уже пытали, — заверил его Камербанн. — Сомневаюсь, что ему вообще что-либо известно. Полагаю, он просто купил его где-то на улице.

— Его пытали? — саркастически переспросил Робийярд. — Тиски, дыба? Нет, это не пытка. Это всего лишь жестокое развлечение. Искусство пытки требует вмешательства магии. — И он направился к двери, но Камербанн удержал его за руку.

— Морик ничего не скажет, — сказал он, печально глядя в запавшие глаза разъяренного мага. — Останься с нами. Останься со своим капитаном. Может, он не доживет до утра, а если перед смертью очнется, будет лучше, если рядом с ним будет друг.

Против этого Робийярд ничего не мог возразить. Он вздохнул, вернулся к своему креслу и тяжело опустился в него.

Вскоре в дверь постучал один из городских стражников, принесший запрос от городского совета.

— Скажи Джереми Болу и Яркхельду, что Вульфгара и Морика скорее всего надо будет обвинить в убийстве с особой жестокостью, — негромко сказал Камербанн.

Робийярд расслышал его слова, и сердце его еще больше заныло. Какая, в сущности, разница, какое обвинение выставят против Вульфгара и Морика. Будь то просто преднамеренное или убийство с особой жестокостью, их приговорят к смертной казни, только во втором случае казнь будет более долгой, к ликованию толпы на Карнавале Воров.

Но Робийярду зрелище их смерти не доставит большого удовлетворения, если его дорогого капитана не будет в живых. Он уронил голову в ладони, раздумывая, не отправиться ли в самом деле к Морику и, налагая на него одно за другим заклинания, заставить признаться, какой яд они использовали.

Но Камербанн прав, Робийярд и сам это понимал. Он хорошо знал воров вроде Морика. Наверняка он не сам изготовил яд, а просто кому-то хорошо заплатил за него.

Чародей поднял голову, и его измученное лицо прояснилось. Он вспомнил тех двоих, что были в «Мотыге» до прихода Вульфгара и Морика, тех, что наняли мальчишку. Чумазый матрос и его покрытый татуировками товарищ. Маг вспомнил «Попрыгушку», спешно покинувшую бухту Лускана. Может, Вульфгар и Морик обменяли чудесный молот варвара на яд, которым убили Дюдермонта?

Робийярд резко встал, не вполне представляя себе, с чего следует начать, но с уверенностью, что нащупал нечто важное. Кто-то — либо парочка, пославшая уличного мальчонку предупредить о появлении капитана, либо кто-нибудь с «Попрыгушки» — знает секрет отравы.

Робийярд еще раз взглянул на бедного капитана — смерть его была близка. И маг стремительно вышел из комнаты, полный решимости узнать хоть что-нибудь.

На следующее утро Меральда робко вошла в кухню, все время чувствуя на себе отцовский взгляд. Она также посмотрела на мать, стараясь угадать, рассказал ли ей отец о том, как неосмотрительно она вела себя с Якой. Но Биаста просто светилась радостью и, очевидно, даже не подозревала о произошедшем.