Магистр Джоджонах заставил себя сдержаться. Битва только начиналась, еще рано выступать в открытую.

— Как по-вашему, что находилось у него в руке? — спросил брат Фрэнсис.

Джоджонах поглядел на высохшую руку и отрицательно покачал головой.

— Вблизи этого человека ощущается магическое присутствие, — пояснил Фрэнсис. — Может, один-два камня.

— Мы это установим, когда выкопаем тело. Правда, Эвелин похитил столько самоцветов, что от них должна исходить огромная сила.

Выкопаем тело. Сама эта мысль ужаснула Джоджонаха. Это место необходимо сделать священной гробницей, местом, где укрепляется вера и закаляется характер. Магистру захотелось накричать на Фрэнсиса и надавать ему по губам только за то, что он осмелился высказать подобную богохульную мысль. Но Джоджонах опять сказал себе, что время битвы еще не настало и вести ее надо не таким способом.

— Тело покоится под камнем, — высказал свой довод Джоджонах. — Разрушить его будет нелегко.

— У нас есть графит, — напомнил ему брат Фрэнсис.

— Если внизу разлом или пропасть, то от нашего вмешательства самоцветы, скорее всего, провалятся туда и исчезнут навеки.

Брат Фрэнсис не на шутку встревожился.

— Так что вы предлагаете? — резко спросил он.

— Осмотреть место с помощью гематита и граната, — ответил магистр Джоджонах. — Вряд ли так уж сложно установить, есть ли какие-либо самоцветы вблизи этого человека и какие именно. Направь свет бриллианта прямо в трещину возле руки, а затем пусть твой дух произведет осмотр.

Брат Фрэнсис, скорее всего, не догадывался, что у отца-настоятеля могли быть более веские причины для разрушения этой гробницы, и потому он, недолго думая, согласился. Согласился он и на то, чтобы магистр также направил свой дух в трещину. Отец-настоятель очень устал вчерашней ночью и вряд ли скоро вернется в его тело. К тому же Джоджонах был единственным, кто мог опознать брата Эвелина. Сам Фрэнсис видел этого человека всего лишь раза два; он вступил в орден незадолго до того, как Эвелин бежал из монастыря.

Вскоре магистр Джоджонах подтвердил, что обнаруженный ими человек — это действительно Эвелин и что поблизости от него находится только один самоцвет — солнечный камень. Правда, Джоджонах ощутил слабые магические излучения, исходившие от другого камня — огромного аметиста. Магистр ничего не сказал Фрэнсису про аметист.

Ему не составило труда убедить ретивого брата, что простой солнечный камень, которого в Санта-Мир-Абель полным-полно, не стоит того, чтобы задерживаться и так рисковать, поднимая тело из-под завала.

Во главе с Фрэнсисом монахи покинули вершину Аиды.

Магистр Джоджонах уходил последним. Он задержался и еще раз оглядел место последнего упокоения Эвелина, размышляя о вере и вспоминая своего ученика, у которого он столь многому научился.

Когда они возвратились в лагерь, Джоджонах тайком вложил бриллиант в руку брата Браумина и велел ему своими глазами увидеть священное место. Он шепотом объяснил, как туда добраться.

— Я сумею задержать брата Фрэнсиса, пока ты не вернешься, — пообещал Джоджонах.

Брат Браумин не все понял, однако по тону наставника почувствовал всю важность этого посещения. Он уже готов был уйти, когда магистр Джоджонах остановил его.

— Возьми с собой брата Делмана, — попросил Джоджонах. — Он тоже должен увидеть и это место, и этого человека.

У брата Фрэнсиса здорово испортилось настроение, когда он узнал, что из-за обнаруженной поломки колеса отъезд придется отложить.

И все же перед рассветом караван двинулся в обратный путь. Кентавр, судя по всему, вполне окреп, хотя Фрэнсис пока не решался снять повязку. Наигрывая на волынке, Смотритель бежал рысью за повозкой Фрэнсиса, к которой его приковали цепью. Несколько монахов должны были бдительно следить за ним.

Магистр Джоджонах, братья Браумин и Делман за всю ночь и весь следующий день не произнесли ни слова. Посещение Аиды, казалось, лишило их дара речи. Каждый из них знал, что увиденное останется с ним до конца дней. Все трое размышляли о вере и собственном предназначении.

Корчась от боли, Роджер стиснул зубами кусок деревяшки. Он оторвал рукав рубашки, крепко обмотал им ногу чуть пониже колена и привязал концы к другому куску дерева. Теперь он изо всех сил пытался затянуть жгут как можно туже.

Несколько раз Роджер терял сознание, проваливаясь в небытие и вновь возвращаясь в реальность своей темницы. Парень постоянно твердил себе: если он надолго потеряет сознание, то наверняка умрет от кровотечения. Рана от укуса крэгготской овчарки была глубокой, и оттуда не переставая, лилась кровь.

Наконец ему все-таки удалось остановить кровотечение, и Роджер, дрожа от холода и стуча зубами, весь в поту, привалился к земляной стене своей камеры. Место было ему знакомо — главный погреб, находящийся неподалеку от центра города. Знал Роджер и о том, что вход, а значит и выход, здесь был только один — люк на потолке, там, куда вела шаткая деревянная лестница. Сейчас оттуда, из щелей, пробивались лучи тусклого дневного света. Роджер догадался, что день клонится к вечеру и, когда стемнеет, надо будет что-то придумать и выбраться отсюда.

Он тут же понял всю глупость своих планов. О каком ночном побеге может идти речь, если у него едва хватило сил отползти от стены? Горестно усмехнувшись над бессмысленностью своей затеи, он повалился на пол и проспал всю ночь. Неизвестно, сколько бы еще длился его сон, но дверь в темницу с лязгом отворилась, и в подвал полился свет утренней зари.

Роджер застонал и попытался распрямиться.

По лестнице спускался поври, за которым шел сам Коз-козио Бегулне. Первый подошел к Роджеру и рывком поставил его на ноги. Роджер больно ударился спиной о стену. Он зашатался, но сумел сохранить равновесие. Если он упадет, эта тварь вновь заставит его встать, и новая встряска окажется еще больнее.

— Кто у вас применяет магию? — спросил Коз-козио Бегулне, подойдя к Роджеру.

Предводитель поври ухватился за лохмотья окровавленной рубашки и притянул парнишку к себе. Лицо Роджера находилось в каком-то дюйме от грубого, морщинистого и до невозможности отвратительного лица карлика. Парню стало душно от зловонного, обжигающего дыхания Коз-козио.

— Какую магию? — переспросил Роджер.

— Давайте собак! — крикнул Коз-козио.

Услышав лай, Роджер снова застонал.

— Кто у вас применяет магию? — требовательно повторил вопрос Коз-козио. — Сколько человек ею владеют? Сколько у них камней?

— Камней? — повторил Роджер. — Я не знаю ни о каких камнях и тем более о магии.

Сверху опять послышался лай.

— Я говорю правду, — срывающимся голосом прибавил Роджер. — Ведь я бы мог солгать и назвать любое первое попавшееся имя, и вы бы так и не узнали, что это ложь. Вы бы стали искать человека, которого нет. Но я не хочу лгать. Я действительно ничего не знаю ни о какой магии. Ничего!

Коз-козио, не выпуская Роджера, что-то негромко прорычал. Роджер испугался, что свирепый поври вот-вот откусит ему нос. Но вместо этого Коз-козио отшвырнул парня к стене и повернулся к лестнице. Похоже, нехитрые доводы Роджера его убедили.

— Свяжи-ка его хорошенько! — приказал Коз-козио своему подручному. — Сделай ему узел смирения. Мы желаем, чтобы наш гость чувствовал себя как дома.

Роджер не вполне представлял, что может означать «узел смирения», но, судя по злорадным усмешкам поври, предвкушавшим новую забаву, это не сулило ему ничего хорошего. Подручный достал тонкую ворсистую веревку и приблизился к парню.

Роджер сполз на пол. Карлик пнул его в живот, затем грубо заломил ему руки за спину.

— Эй, там, да убери ты этого чертового пса, — приказал Коз-козио Бегулне поври, который стоял у края люка и держал на коротком поводке крэгготскую овчарку. — Этот жалкий человечишка слаб и того и гляди сдохнет.

Коз-козио поднялся на несколько ступенек и оглянулся.