Капитан. Вы приняли мудрое решение. Кто, позвольте узнать, путешествует вместе с вами?

Мессер Консальво. Мой слуга и паж.

Капитан. А не сопровождает ли вас некий чернобородый молодой человек в алом плаще и с белым пером на шляпе, коего недавно приметил я на постоялом дворе? Трактирщик передавал, будто он один из ваших.

Мессер Консальво. Верно. По воле случая мы повстречались вчера утром: он направлялся в Неаполь, и мы уговорились вместе держать путь в Рим.

Капитан. Не стану попусту разглагольствовать, ваша милость, скажу лишь, что всегда почитал вас как родного отца и надеюсь, что останусь для вас любящим сыном.

Мессер Консальво. Иного ответа и не ждал. Когда же помышляете вы вернуться в родные края?

Капитан. Покуда не думал об этом, сеньор. Мы превосходно уживаемся с комиссаром, и он все делает, как я ему присоветую. Так что я волен распоряжаться собой как хочу, да и потех в городе хватает, не жалуюсь. Особливо по части слабого пола. Сказать начистоту, многие уже потеряли из-за меня голову; есть среди них и такие красотки, каких поискать.

Мессер Консальво. Приятно слышать. Хотя сдается мне, что герцог Алессандро строго блюдет покой горожан и наипаче всего требует повсеместного уважения женской чести.

Капитан. Истинно так, на случай принуждения. Когда же они предпочитают меня прочим соискателям их сердец и мы расчудесно ладим, то ни герцог, ни кто иной не может помешать этому соединению.

Мессер Консальво. Когда так, то ни слова больше.

Капитан. Сеньор Консальво, то время, что вы проведете в Пизе, я намерен неотступно сопровождать вашу милость, дабы сполна насладиться вашим обществом и услышать побольше вестей об отчем доме.

Мессер Консальво. Почту за честь. И немедля приглашаю вас отобедать со мной.

Капитан. С превеликой охотой.

Мессер Консальво. Прошу.

Корсетто. Правду говорят: чтобы узнать человека, надобно с ним пуд соли съесть. Вот уж не думал, не гадал, что лучший друг, с коим, почитай, год душа в душу служили под началом одного капитана флорентийской гвардии, станет от меня секреты водить. Видать, дружба и впрямь дороже всего на свете и не всякому дано этот дар сохранить. Вот и моего товарища, как я погляжу, точно подменили. Судите сами: как-то раз уломал он меня испросить у нашего капитана отпуск на месяц-другой и притащил в Пизу. Тут, говорит, судьба моя решается, а какая такая судьба — ни слова, потом, мол, все сведаешь. Только обещанного, как водится, три года ждут. Торчим тут, торчим, а толку никакого. Разве вот платье да имя сменил; прежде звался Ферранте, а ныне, ни с того ни с сего, — Лоренцино. Вдобавок еще и слугой нанялся к старику Гульельмо, что живет тут поблизости. Тыщу раз умолял его: скажи, Бога ради, что все это за причуды, а он знай свое: завтра да завтра. В общем, толку не добьешься. Смекаю я, уж не двинулся ли он умом? Эко будет лихо-то! Намерен я нынче объясниться с ним начистоту. Коль я друг ему, пускай просветит меня насчет своих замыслов. А начнет вилять, так прямо и отрежу: два месяца уже на исходе; что до меня, то я сбираюсь обратно к капитану во Флоренцию, ибо здесь мне все одно веры нет. Эдак и совесть моя, как друга, будет чиста. Гляну, не дома ли он. Кажись, выходит кто-то. Он самый и есть. Рад-радешенек — давненько его таким не припомню. Притаюсь-ка в сторонке: пусть думает, что его никто не слышит… Авось до чего и дознаюсь.

Ферранте. Ну и счастливчик же ты, Ферранте! Верно, в сорочке родился да под счастливой звездой! Вот удача-то, вот радость! Есть Бог на свете! Такое счастье привалило, что ни словом сказать, ни пером описать! Ну кому, скажите на милость, еще так везло, как мне? Баловень судьбы, да и только! Вот бы сейчас Корсетто сюда: пришла пора выложить ему, что раньше держал в секрете.

Корсетто. О чем это он? Не иначе как совсем спятил.

Ферранте. Не думайте, будто я вовсе ошалел от счастья и не разумею, сколь важно для меня то, что собрался ему открыть, ведь тут решается вопрос чести благороднейшего создания, а заодно и вся моя жизнь. Но Корсетто настоящий друг, и я могу преспокойно ему довериться. Скорей к нему, не то вся Пиза узнает о моей великой радости.

Корсетто. Случай подходящий. Так и быть — покажусь ему, а то еще будет потом жалобиться. Эй, Ферранте, пусть твоя жизнь станет сплошным праздником!

Ферранте. Корсетто, дружище! Большего от жизни мне и не надобно. Я и так получил предостаточно. До чего же кстати я тебя повстречал! Прошу только, не называй меня Ферранте. Слава Богу, мы здесь одни, но нечистый не дремлет.

Корсетто. Какие вести? Хотя — о чем это я? Нешто от тебя чего-нибудь добьешься? А ведь знаешь, что мне ты можешь доверять, как себе самому. Скажу напрямик: надоели мне твои утайки, и порешил я нынче утром объявить тебе: коли нет от Корсетто проку, пора бы мне возвернуться во Флоренцию и сдержать данное капитану слово.

Ферранте. Неправда твоя, Корсетто. Если чем и обидел тебя, то не по злобе. Знай, что на всем белом свете нет другого такого человека, которому я мог бы до конца излить всю душу и которого готов всячески ублажать. Ты сам-то прикинь: на что мне было тащить тебя в Пизу, ежели я так тебя стерегусь, как ты мыслишь, да еще и водить тут за нос и кормить напрасными обещаниями? Зато теперь настал заветный час, и, видит Бог, я вышел из дому с единственной целью увидеться с тобой и испросить твоего совета.

Корсетто. Вот это я понимаю, а то, скажу не таясь, решил было, что дружбе нашей конец. Ну да ладно: что было, то прошло. Выкладывай, в чем там вся незадача.

Ферранте. Отойдем-ка подальше от дома.

Корсетто. Ну, говори.

Ферранте. Прежде чем посвятить тебя в нынешние мои дела, я должен коротко поведать свою историю, ибо, не узнав начала, не поймешь и конца.

Корсетто. Ясное дело. Зачинай, не тяни.

Ферранте. Семь лет пролетело с тех пор, Корсетто, как я жил не тужил у себя на родине в Кастилии. Лет восемнадцать мне тогда стукнуло. И вот в один прекрасный день жизнь моя резко переменилась: влюбился я по уши в одну девчонку лет тринадцати, по имени Джиневра. Папаша ее, Педрантонио Молендини, был объявлен у нас мятежником и принужден был оставить дочку на попечение брата, мессера Консальво. О нем же самом с того времени ничего не слыхать.

Корсетто. Поди, отдал Богу душу в изгнании.

Ферранте. Чего не знаю, того не знаю. Слушай дальше. На мое счастье, вскоре и она воспылала ко мне взаимным чувством. Но и тогда мне никак не удавалось склонить ее стать моею. Я уж и так и этак — все впустую. Хотя сам-то вижу: сохнет по мне девица, просто спасу нет; но честь свою блюдет — что и не подступишься. И знай себе твердит: лучше умру ради любви к тебе, чем опозорю себя в угоду твоей страсти.

Корсетто. Не часто встретишь этакое целомудрие. Сказывай дальше.

Ферранте. Видя такую ее неприступность, я предложил ей руку и сердце. Джиневра была на седьмом небе: она и не чаяла, что доживет до такого дня. Однако дядюшка ее Консальво и слышать об этом не захотел. А все потому, что кто-то из моих родичей подбил его брата Педрантонио на заговор. Сколько мы из-за этого натерпелись, ведают лишь те, кто сам перенес нечто подобное. Не один месяц длилась вся эта мука, покуда, не в силах более сдерживать наши чувства, мы не порешили обвенчаться тайно, а вслед за тем оставить Кастилию и держать путь в чужие края, положившись на судьбу.

Корсетто. Видно, ради тебя она была готова на все.

Ферранте. Так мы и учинили. Под покровом ночи сели на баркас, загодя снаряженный моими друзьями, и вышли в море. Поначалу наше плавание шло благополучно. Но судьбе, что вечно противится самым что ни на есть радужным замыслам влюбленных, угодно было распорядиться на иной лад. Как приблизились мы к пизанским берегам, напали на нас четыре шхуны пиратов. Окружили со всех сторон, и завязался бой. Отважно дрались мои товарищи, но все, как один, полегли в морской схватке. Я же был тяжело ранен и попал в сарацинский плен. В пылу сражения я собственными глазами видел, как пираты силком перетащили мою Джиневру на одну из шхун и уплыли с ней восвояси, не вняв ее жалобным просьбам лучше убить, нежели разлучить со мной. Так и расстался я со своей избранницей, единственной, которую я любил и буду любить, покуда жив.