Самия. Ее разбирает…

Фессенио. Что разбирает?

Самия. Желание порезвиться со своим ненаглядным Лидио. Понял наконец?

Фессенио. О, об этом я знаю не хуже тебя.

Самия. Но ты еще другого не знаешь.

Фессенио. Чего?

Самия. Что она посылает меня к одному человеку, который заставит Лидио делать все, что она пожелает.

Фессенио. Каким образом?

Самия. При помощи колдовских заговоров и заклинаний.

Фессенио. Заговоров?

Самия. Да, друг мой.

Фессенио. А кто же будет этот заговорщик?

Самия. Зачем тебе заговорщик? Я говорю, что иду к человеку, который заставит Лидио полюбить Фульвию, хоть тот тресни.

Фессенио. И кто же этот человек?

Самия. Руффо, некромант. Он может сделать все, что захочет.

Фессенио. Каким образом?

Самия. При нем состоит какой-то домашний спиртус.

Фессенио. Спиритус — хочешь ты сказать?

Самия. Такие слова я и произносить-то не умею; хватит с меня и того, что я постараюсь толково ему передать приглашение хозяйки. Иди с Богом, только смотри не проболтайся.

Фессенио. Не бойся. Прощай.

Самия. Сейчас слишком рано, и он, верно, еще не вернулся к обеду. Пойду поищу его на площади. О! Вот так удача! Глянь-ка! Вот он сам. Эй, Руффо! Руффо! Ты что, оглох?

Руффо. Не пойму, кто там меня зовет?

Самия. Постой!

Руффо. Кто это?

Самия. Из-за тебя я вся взопрела.

Руффо. Ладно, что тебе надо?

Самия. Моя хозяйка просит тебя не мешкая прийти к ней.

Руффо. А кто твоя хозяйка?

Самия. Фульвия.

Руффо. Жена Каландро?

Самия. Она самая.

Руффо. Чего ей от меня надобно?

Самия. Она сама тебе скажет.

Руффо. Не там ли она живет?

Самия. В двух шагах отсюда, идем.

Руффо. Иди вперед, а я пойду следом. Неужели она из числа тех дурищ, что верят в мою некромантию, верят в тот дух, или спиритус, о котором болтают глупые бабенки? Понять, чего она хочет, наверняка не так уж трудно. Надо поспешить, а то кто-то сюда направляется, и будет обидно, если он все испортит.

Фессенио. Теперь мне яснее ясного, что не только смертные, но и боги не прочь дурака валять. Взять хоть, к примеру, Амура, который в свои липучие ловушки завлекает обычно сердца благородные, а тут от безделья, или уж не знаю отчего, сам так погряз в этой скотине Каландро, что не может выбраться. Отсюда ясно, что у Амура дела пошатнулись, раз он вцепился в такого отменного болвана. А может быть, он делает это для того, чтобы Каландро выделялся среди влюбленных, как осел среди мартышек. И разве он ошибся в выборе? Так или иначе, а перышко крепко увязло в смоле.

Каландро. Эй, Фессенио, Фессенио!

Фессенио. Кто меня зовет? Хозяин?

Каландро. Ты видел Сантиллу?

Фессенио. Видел.

Каландро. И каково твое мнение?

Фессенио. Пожалуй, ты не лишен вкуса. Прибавлю, что у тебя самое завидное положение, какое только бывает в этих краях. Добивайся ее, не жалея усилий!

Каландро. Будь спокоен! Я ничего не пожалею, хотя бы мне пришлось ходить голым и босым.

Фессенио. Заучите, влюбленные, эти золотые слова!

Каландро. Если она когда-нибудь станет моей, я сожру ее всю целиком.

Фессенио. Сожрешь? Ха-ха. Каландро, пожалей ты ее. Зверь сжирает зверя, но зачем же мужчине сжирать женщину? Женщину пьют, а не сжирают.

Каландро. Как это — пьют?

Фессенио. Вот так — берут и пьют.

Каландро. Каким же образом?

Фессенио. Разве ты не знаешь?

Каландро. Конечно, нет.

Фессенио. О, как жалко, что такой мужчина не умеет пить женщин.

Каландро. Так научи же меня!

Фессенио. Так и быть: когда ты ее целуешь, Каландро, разве ты ее не сосешь?

Каландро. Сосу.

Фессенио. Хорошо: раз, целуя, ты сосешь женщину, значит, ты ее пьешь.

Каландро. Видимо, так. Однако я свою Фульвию так и не выпил, хотя целовал ее тысячу раз.

Фессенио. Ха-ха-ха! Ты не выпил ее потому, что и она тебя целовала и высасывала из тебя ровно столько, сколько ты высасывал из нее, поэтому ни ты ее не выпил, ни она тебя.

Каландро. Теперь я убедился, Фессенио, что ты ученей самого Роланда. Ведь, несомненно, так оно и есть! Правда твоя, что я никогда не целовал ее без того, чтобы и она меня не целовала.

Фессенио. Теперь ты видишь, что я говорил тебе сущую правду?

Каландро. Но скажи, почему одна испанка всегда целовала мне руки; она хотела их выпить?

Фессенио. Проще простого! Испанки целуют вовсе не из любви к тебе и не для того, чтобы выпить твои руки, о нет, но чтобы высасывать кольца, которые носят на пальцах.

Каландро. О Фессенио, Фессенио, ты знаешь больше женских тайн, чем…

Фессенио. Особенно тайн твоей жены.

Каландро. …чем любой архитектор…

Фессенио. Архитектор, ха!

Каландро. Целых два кольца выпила у меня эта испанка. Теперь, клянусь Богом, я буду смотреть в оба, чтобы меня не выпили.

Фессенио. Ты мудрец, Каландро!

Каландро. Больше ни одна не будет меня целовать без того, чтобы и я ее не целовал.

Фессенио. Берегись, Каландро, если одна из них выпьет у тебя нос, щеку или глаз, ты останешься самым безобразным мужчиной на свете.

Каландро. Об этом я уж позабочусь. Однако поторопись сделать так, чтобы я мог поскорее обнять свою Сантиллу.

Фессенио. Положись на меня; я бегу и мигом закончу это дело.

Каландро. Только, ради Бога, не мешкай!

Фессенио. Остался сущий пустяк — слетать туда, предупредить и тотчас же вернуться с окончательным решением.

Руффо. Человек никогда не должен отчаиваться, ибо часто удачи приходят тогда, когда их меньше всего ожидаешь. Эта женщина, как я и думал, уверена, что мне подвластен всемогущий дух. А так как она без памяти влюблена в одного юношу и ей хочется во что бы то ни стало его приворожить, то вот она и желает, чтобы я заставил его являться к ней днем в обличье женщины, и за то обещает мне много-много денег. Думаю, что это мне удастся, ибо возлюбленный ее — некий Лидио, грек, мой приятель, родом из тех же краев, что и я. Слуга его, Фессенио, тоже грек и тоже мой приятель. Вот почему я и думаю, что дельце это не такое уж многотрудное. Ей я ничего определенного не обещал, прежде чем не поговорю с Лидио. Удачи на нас так и сыплются! Только бы она попалась на удочку Лидио, так же как на мою. Ну а теперь я пойду в дом Перилло, флорентийского купца, где остановился Лидио, и так как время сейчас обеденное, может быть, застану его дома.

Сантилла. Всякому ясно, насколько мужская доля легче женской, и я более других женщин познала это на собственном опыте. Ведь с того самого дня, как нашу родину, Модон, спалили турки, я всегда одевалась мужчиной, именуя себя Лидио — так звали моего ненаглядного брата, — и все неизменно принимали меня за мужчину. Мне везло, и потому все наши дела оборачивались к лучшему. Между тем если бы одеждой и именем я оставалась женщиной, будучи и в самом деле таковой, то ни турки, рабами которых мы оказались, нас не продали бы, ни Перилло нас бы не выкупил, зная, что я женщина, и мы по гроб жизни были бы обречены на жалкое подневольное существование. Так вот я и говорю вам, что, если я, женщина, буду оставаться мужчиной, мы всегда будем спокойно наслаждаться жизнью, ибо Перилло, который, как вы знаете, всегда считал меня самым преданным ему человеком во всех его делах, полюбил меня настолько, что вознамерился выдать за меня единственную свою дочь Вирджинию и завещать нам все свое имущество. Но после того, как его племянник сообщил мне, что Перилло желает уже не сегодня завтра нас женить, я вырвалась из дому, чтобы обсудить это дело с тобой, моя кормилица, и с тобой, мой слуга Фаннио, ибо вы легко можете себе представить, насколько я озабочена; и я не знаю…