Нича. А как вы это уладите?

Каллимако. Очень просто: я дам вам питье сегодня после ужина; вы дадите его жене и сразу же уложите ее в постель, этак часов в десять. После чего вы, Лигурио, Сиро и я перерядимся, выйдем, будто на прогулку по окрестным улицам, сцапаем первого попавшегося подгулявшего молодчика, завяжем ему глаза и, подгоняя палками, отведем в ваш дом. Затем, в полной темноте, проведем его в спальню и там уложим его в постель к вашей жене, предварительно объяснив, что нужно делать, а уж тут, ручаюсь, никаких затруднений не возникнет. На рассвете выпроводим его из дому, вы прикажете помыть супругу и возляжете с ней в свое удовольствие, не опасаясь никаких последствий.

Нича. Я не против. Тем более, как ты говоришь, король, принцы и другие сиятельные господа — все так поступали, но лишь бы про это кто не пронюхал, к великой радости треклятой «Восьмерки»!

Каллимако. Да кто же может пронюхать?

Нича. Так-то оно так, но все же остается еще одно немаловажное препятствие.

Каллимако. Какое?

Нича. Жена. Не думаю, что будет так легко ее уговорить.

Каллимако. Верно. Но я бы не желал быть мужем жены, которую не мог бы заставить поступать по-моему.

Лигурио. Я знаю, как помочь делу.

Нича. Выкладывай.

Лигурио. Нам поможет ее духовник.

Каллимако. А кто уговорит духовника?

Лигурио. Ты, я, деньги, общая наша испорченность.

Нича. Кроме того, жена вряд ли меня послушается и пойдет к духовнику за советом по такому делу.

Лигурио. И тут есть выход.

Каллимако. Сказывай.

Лигурио. Пусть ее уговорит мать.

Нича. Ей она верит.

Лигурио. Мать наверняка будет с нами заодно. Пошли, надо спешить, уже смеркается. Ты, Каллимако, ступай проветрись и помни, что в восемь часов мы зайдем к тебе. Зелье должно быть уже готово. Мы же с Ничей пойдем уговаривать мать. Ее я беру на себя. Потом сходим в монастырь к духовнику и обо всем известим вас.

Каллимако. Ах, не оставляйте меня одного!

Лигурио. По-моему, ты просто ошалел от радости.

Каллимако. Что же мне делать все это время?

Лигурио. Делай что хочешь. Флоренция велика, поброди по улицам.

Каллимако. Да я еле на ногах стою.

Сострата. Я и раньше слыхивала, что разумный человек всегда выбирает из двух зол меньшее. Раз заполучить ребенка иным путем нельзя, то, стало быть, и этот сгодится. Конечно, не в ущерб своей совести.

Нича. Святые слова.

Лигурио. Вы поговорите с дочкой, а мы с мессером сходим к брату Тимотео, ее исповеднику, и все ему объясним, избавив вас от лишних хлопот и разговоров. Вот увидите, что он вам скажет.

Сострата. Договорились. Вы туда, а я к Лукреции, и, уж будьте уверены, я заставлю ее поговорить с монахом.

Нича. Быть может, Лигурио, тебе покажется удивительным, к чему прилагать столько усилий, чтобы уломать собственную жену, но кабы ты знал все как есть, то, поди, нисколько не удивился бы.

Лигурио. Думаю, оттого это происходит, что все женщины ужасно подозрительны.

Нича. Нет, не в этом суть. Лукреция всегда была на редкость кроткой и сговорчивой. Но вот однажды одна наша соседка сболтнула, что если Лукреция даст обет выстоять сорок заутрень у Сервитов,^{14} то забрюхатеет непременно. Лукреция дала обет и половину отстояла. Всего половину, потому как на двадцатый раз один из этих распутных монахов начал ее обхаживать, да так, что она больше не пожелала и ногой ступить в тамошнюю обитель. Скверно, что призванные служить примером поступают так подло. Верно я говорю?

Лигурио. Еще бы, дьявол их раздери, еще бы не верно!

Нича. Так вот, с той поры Лукреция вечно настороже. Что ей ни скажи — сразу подозревает недоброе.

Лигурио. Тогда все понятно! Ну а как обошлось с обетом? Так вот и пошло все псу под хвост?

Нича. Пришлось просить разрешения.

Лигурио. И то дело. Кстати, если есть при себе, дайте двадцать пять дукатов. В подобных случаях приходится идти на издержки, надо же умягчить монаха да еще пообещать ему куш пощедрее.

Нича. На, бери. Мне это тьфу, пустяк. С лихвой наверстаю на ком-нибудь другом.

Лигурио. Все эти монахи ужасно продувные бестии! Оно, впрочем, и понятно, потому как им хорошо ведомы и наши и собственные их грешки. И кто не имел с ними дела, легко может попасть впросак. Обведут вокруг пальца как миленького. А потому я бы не хотел, чтобы вы своими замечаниями испортили всю обедню, ибо ваш брат, сидящий битый день за учеными занятиями, разбирается в своих книгах, а в делах житейских ни бельмеса не смыслит. (В сторону.) Ведь этакий осел может любое дело сгубить.

Нича. Сделано все, как ты велишь.

Лигурио. Главное, не мешайте мне и молчите, покуда я не подам вам знак.

Нича. Прекрасно. А какой знак ты мне подашь?

Лигурио. Закрою один глаз и прикушу губу. Или нет! Сделаем иначе: сколько времени вы не виделись с братом Тимотео?

Нича. Да уж лет десять.

Лигурио. Превосходно. Я скажу ему, что за эти годы вы успели оглохнуть, и потому не отвечайте и ничего не произносите, разве только мы начнем сильно кричать.

Нича. Понял.

Лигурио. И не подавайте виду, если услышите что-либо такое, что вам может показаться противным нашей цели, потому как все мною сказанное будет лить на нашу мельницу.

Нича. Бог в помощь.

Тимотео. Коли хотите исповедоваться, приступим к делу.

Прихожанка. Только не сегодня. Меня ждут. Хватит и того, что я так, походя, хоть немного облегчила душу. Отслужили вы акафисты Богородице, которые я заказывала?

Тимотео. Конечно, как договорились.

Прихожанка. Вот вам флорин, и каждый понедельник в течение двух месяцев служите заупокойную по моему мужу. И хоть был он порядочной скотиной, а все же сердце не камень, плоть-то, поди, не чужая. Как вспомню, так и захочу его… А как думаете, он в чистилище?

Тимотео. А где ж ему быть еще?

Прихожанка. А я так не уверена. Вы же знаете, что он иногда со мной вытворял. Сколько раз я вам жаловалась на него. По возможности я, конечно, сторонилась сколько могла, но он бывал так настырен! О Господи, прости меня, грешную!

Тимотео. Не отчаивайтесь, милосердие Божье велико, и, если у человека есть желанье, покаяться никогда не поздно.

Прихожанка. А как вы думаете, турок нагрянет в этом году в Италию?^{15}

Тимотео. Если не будете молиться, всенепременно нагрянет.