Панцана. Что значит «не на тосканский лад»?

Мессер Лигдонио. А то, что оного словца не найти в «Ста новеллах».^{160}

Панцана. А это еще что за фрукт?

Мессер Лигдонио. Сейчас видать, что в этих материях ты несмышленый. Ну да ладно. Ответь-ка лучше: как думаешь, по нраву придутся мои вирши Маргарите или нет?

Панцана. Как раздумаешь умом, так прямо волосы дыбом.

Мессер Лигдонио. Что-что?

Панцана. Не дал, говорю, Бог ума, так найдется сума.

Мессер Лигдонио. По моему крайнему разумению, стихотворство очень даже на женскую душу воздействие производит. Впрочем, не след сейчас досужие разговоры разводить. До начала обедни схожу проведаю мону Бьонду. Ты же тем временем позаботься о трапезе.

Панцана. Видали вы что-нибудь отвратнее? Полагаю, если бы природа замыслила породить другую такую тварь, вовек не опросталась бы этакой скотиной. Пару слов о том, каков он есть. Хозяин мой — пустозвон, каких еще свет не видывал, обжора — полжизни отдаст за лакомый кусок, без свежего марципанчика не сядет и за стол, без телятинки и подавно, враль и хвастун неслыханный. Родом он из Неаполя, но уже который год не живет там из-за своего шалопутства. В Пизе он обосновался вместе с братом, проходившим здесь курс наук. Позже он прикупил дом и получил право быть гражданином Пизы. Дни напролет он тратит на сочинительство всяких там сонетов да куплетов, окромя утра, каковое целиком уходит на утренний туалет: умывание, бритье, расчесывание, опрыскивание духами, копотливое выдергивание седых волосков, подкраску бороды. А баб у него — что собак нерезаных; меняет их чуть не каждый божий день. Одно слово — семь пятниц на неделе. Он даже не гнушается смешивать свои ароматы с потным запашком какой-нибудь вертихвостки служанки. Думаете, по молодости лет все это ему можно скостить? Как бы не так: по меньшей мере лет сорок восемь отсиживает он зад. Но стоит вам полюбопытствовать на сей предмет — уверен, ответит без запинки, что в этом месяце стукнет ему лет двадцать девять или около того. Вот вернется — спросите и уверитесь сами. А промышляет он тем, что ублажает дам да кропает стишки. И уж поверьте моему слову, вам не встречался еще этакий зануда: где бы он ни был, рта никому не даст раскрыть, балаболит без умолку. Своими глазами видел, как иные дамы прямо-таки испариной покрывались, не чая поскорее от него избавиться. Как заприметит вас где-нибудь, так первым делом выхватывает из кармана захудалый сонетишко иль канцонетку, такие, будто их не пером писали, а топором стяпали. Уж вы слышали тому образчик. Теперь вот, сверх всего прочего, вздумалось этому остолопу жениться. Но я-то верно знаю, что маэстро Гвиччардо ни в жизнь не выдаст за него дочку! Вот увидите: рано или поздно он вышвырнет его за порог. И поделом. Счастливо оставаться.

Гульельмо. «Не откладывай на завтра то, что можешь сделать сегодня» — говаривал мой батюшка, когда состоял при дворе герцога Валентино.^{161} Словом, мне подвернулся преудобный случай, и я не намерен его упускать. Все эти двенадцать лет, что нахожусь в изгнании и слыву на родине мятежником, я всячески пытаюсь отыскать надежного человека, коему смог бы раскрыться сполна, но по сей день не сыскал подходящей особы, ибо еще слишком дорожу жизнью. И вдруг этакая оказия: через три дня маэстро Гвиччардо сбирается в Рим, и ему не составит особого труда разузнать там о возлюбленном моем чаде Иоандре. Почитая маэстро Гвиччардо преданным мне другом, собрался я с духом, решил поверить ему свою тайну и целиком положиться на него. По этой причине я и вышел в столь ранний час. Прежде чем он двинется в путь, мне надобно столковаться с ним еще об одном дельце: хочу замолвить словечко за мессера Лигдонио Караффи, который лелеет мечту заполучить в жены его дочь. Так что потороплюсь. А вот и Сгвацца. Его-то желанья мне наперед ведомы. Однако вроде он поворотил.

Сгвацца. Эй, сударыни! Обратите ко мне ваши взоры и скажите: что, выходил из дома Гульельмо? Был он тут?

Гульельмо. Я попал в точку: он разыскивает меня. Что там стряслось, любезный мой Сгвацца?

Сгвацца. Ба, вот он. О мессер Гульельмо, да ниспошлет вам Господь славный денек, справный годок и светлое Христово воскресенье! А в придачу накинет мильонов эдак сорок дукатов да сбросит годков эдак тридцать горбатых! Ха-ха-ха!

Гульельмо. Веселье из тебя так и прет. Верно, уже заморил с утра червячка?

Сгвацца. А то как же! Стал бы я реготать на пустой желудок. Да и пора бы пропустить чуток для затравки, солнце-то, поди, час как встало!

Гульельмо. Куда путь держишь?

Сгвацца. К вам и держу, да, видать, не удержу — прямо с ходу доложу. От вас, мессер Гульельмо, зависит судьба моя: или пан, или пропал.

Гульельмо. Это как же?

Сгвацца. Проще простого: дайте свое согласие, и дело с концом.

Гульельмо. Какое такое дело? Неужто снова подослал тебя мессер Джаннино сватать Лукрецию?

Сгвацца. Именно. И коли согласитесь, дражайший мессере, то наверное вам скажу: не будет на свете человека счастливей и удачливее меня, ибо мессер Джаннино посулил мне в случае благополучного разрешения дела весь свой кошель. Трать — не хочу! Уж кто-кто, а я постараюсь достойно употребить такой жирный куш. Однако я и так и эдак прикидывал — и все в толк не возьму: чем это вам мессер Джаннино не по вкусу пришелся? И молод, и пригож, и богат, и благороден, и любезен, и знатен, и умница, каких мало, и хозяин отменный. Хоть полсвета обойдете, а такого благородного, чистого, преданного человека, как мессер Джаннино, вам не приискать. Так что, по мне, тут и думать нечего. А? Что скажете?

Гульельмо. Эх, Сгвацца, тыщу раз тебе твердил: не могу — и все тут. И не стойте вы оба у меня над душой.

Сгвацца. Не можете, оттого что не желаете. Да что вас удерживает?

Гульельмо. Сказано тебе: кабы можно было, дал бы свое согласие.

Сгвацца. Так отчего же не можно?

Гульельмо. Знать, придется поведать тебе все как есть, иначе от вас не отвяжешься. Ты, должно быть, помнишь, что Лукрецию я получил в дар от моего близкого друга из ордена лилианцев, он со товарищами отбил ее у мавров, положив в бою немалое их число.

Сгвацца. Как не помнить, помню. Только при чем здесь это?

Гульельмо. Сейчас поймешь. Девица эта показалась мне весьма знатной и благородной особой, и я проникся к ней такой нежной любовью, точно к родной дочери, и вознамерился было взять ее в свой дом, дабы впоследствии подыскать ей выгодную партию. Однако она взмолилась передо мной и взяла с меня священную клятву не помышлять о ее замужестве. Не то ей и свет не мил.

Сгвацца. И чем эта несчастная все объясняла? Может, она уже была замужней?

Гульельмо. Нет. По крайности так она меня заверяла. Она была совсем ребенком, когда ее, прямо из родительского дома неподалеку от Валенсии, похитила некая пиратская шайка сарацинов, наводивших ужас на тамошние берега. Попав в пиратские лапы, Лукреция дала обет остаться девственницей, коли сбежит из плена. Посему я внял ее мольбам и сдержу данное слово.

Сгвацца. Смею вас уверить, мессер Гульельмо, девственность здесь вовсе ни при чем: был у нее иной резон. Верно, еще в Валенсии успела влюбиться и теперь в знак скорби по былой любви, к которой еще не остыло сердце, испросила вас об этом.