Мессер Мако. С кем это вы беседовали, учитель?

Мастер Андреа. С вашими хреновинами.

Мессер Мако. С моими поэмами?

Мастер Андреа. Вы угадали.

Мессер Мако. Что же вы о них думаете?

Мастер Андреа. Coecus non judicat de coloris.^{87}

Мессер Мако. Передайте еще и этот маленький страмботто.^{88} Прочтите его вслух.

Мастер Андреа. Охотно.

Мессер Мако. Ну как?

Мастер Андреа. О, дивные стихи — мелодичные, насыщенные, наставительные, сладкозвучные, стихи тонкие, стихи ученые, стихи нежные, стихи прелестные, стихи ясные, стихи чистые, стихи приятные, стихи необъятные, стихи божественные. Больше эпитетов не подыщу!

Мессер Мако. Стихи поразительные, не правда ли?

Мастер Андреа. Поразительные, восхитительные, исступительные! Но в них есть ошибка.

Мессер Мако. Какая? Корабль в порте?

Мастер Андреа. Да. Это уж не по-латыни ли?

Мессер Мако. Нет, простая поэтическая вольность. Дальше?

Мастер Андреа. Вы хотели сказать, что по сбруе о лошадях не судят?

Мессер Мако. Да, учитель. А теперь можете удалиться, ибо я ухожу.

Мастер Андреа. Да он спятил куда больше, чем я предполагал.

Мастер Андреа. Я держусь того мнения, что этот человек станет всеобщим любимцем при здешнем дворе, ибо он не просто хрен, но хрен порфироносный, не просто дурак, но дурак атласный и не просто болван, но болван на все двадцать четыре карата. И сколь мудр был Джаноццо Пандольфини, когда заявил во всеуслышание: «Как счастлив я, что меня перед папой Львом восхваляли за шутовство», желая этим сказать, что с сильными мира сего необходимо быть шутом, изображать шута и жить как шут. Это отлично понимал и мессер доктор Джиминьяно из Модены, который, чтобы выиграть в Мантуе тяжбу в пользу некоего Джаннино из Корреджо — а тяжба эта была настолько же справедлива, насколько доктор был опытным законником, — стал перед герцогом жонглировать дротиком. Признаемся же наконец, что нельзя нанести знатному синьору большей обиды, чем обхаживать его, притворяясь мудрецом. Однако вернемся к нашему поэту. Прежде чем сделаться кардиналом, согласно данному обету, он еще прокатится на верблюде, ибо слон, которого обучал Джамбатиста д’Аквила, в свое время золотых дел мастер, а потом папский камергер, по рекомендации невестки et cetera, давно уже приказал долго жить. Пока же мне предстоит раздобыть Дзоппино и отправить его к мессеру Мако в качестве посланца от синьоры, который отблагодарит его за чудесное письмо и за неслыханное страмботто.

Россо. Альвиджа-то какова? А? С ней держи ухо востро! О! Ее не проведешь, и она смелей самого Дезидерия, который смеялся, пока его терзали клещами.^{89} Благо, она сказала бы: «Не хочу, не могу», или: «Боюсь, как бы чего не вышло, если мы предадим такую важную особу». Она все смекнула еще прежде, чем я ей открыл, в чем дело. Умная бестия! Сразу же направила меня по верному пути. Сама она поговорит с синьором, якобы по поручению Ливии. А вот и Параболано. О, да на нем лица нет! Он похож на человека, который подыхает от голода и стыдится пожрать на людях. Да пошлет вам Господь успокоение!

Параболано. Только смерть может меня успокоить, смерть, которая по природе своей подобна женщинам — бежит от того, кто ее зовет, и преследует того, кто от нее бежит.

Россо. Не отчаивайтесь.

Параболано. Нет, Россо. Я хочу отчаиваться, и дай Бог, чтобы я мог поменяться с тобой местами.

Россо. О Господи, ты слышишь? И почему бы тебе не оказать нам этой милости?

Параболано. Ты этого не пожелал бы, если бы испытывал то, что испытываю я.

Россо. Ах, пустые слова, хозяин!

Параболано. О, если бы это было так.

Россо. Однако не впадайте в уныние. Сейчас я вам скажу такое, что способно утешить не только вас, но даже слугу священника.

Параболано. О, горе, горе!

Россо. А ну-ка, давайте займемся делами придворными. Быть может, они вас хоть немного рассеют. Вот вы уже начинаете немного улыбаться. Прислушайтесь к моим словам. Одна особа, самая благородная, самая богатая и самая красивая на этом свете — а это важнее всего, — сохнет по вашей милости, и, боясь умереть, она поведала о своей любви кормилице, а кормилица из жалости к ней поведала об этом мне.

Параболано. Коли так, скажи мне ее имя.

Россо. Вам придется отгадать.

Параболано. Ее имя начинается с буквы «А»?

Россо. Нет, синьор.

Параболано. С «Г»?

Россо. Не угадали.

Параболано. С «Н»?

Россо. Вы чуть-чуть было не попали в точку.

Параболано. С «С»?

Россо. Ну нет, это уже далеко.

Параболано. С буквы «В»?

Россо. Делайте, как я скажу.

Параболано. Да говори же!

Россо. Вы азбуку знаете?

Параболано. Слава Богу!

Россо. Это чудо.

Параболано. Почему?

Россо. Потому что господа обычно не забавляются такими ученостями. А теперь читайте азбуку, и, когда дойдете до той буквы, с которой начинается ее имя, я вам скажу, иначе я его никогда не вспомню. Начинайте.

Параболано. А, б, в, г, д, е, ж… Какая-нибудь из этих?

Россо. Продолжайте.

Параболано. На какой букве я остановился?

Россо. Не помню. Начинайте с начала.

Параболано. А, б, в, г, д, е, ж, з, и, к…

Россо. Тише, сейчас будет. Продолжайте.

Параболано. М, н, о…

Россо. А куда девалось «л»?

Параболано. Ах! Россо — божественный, небесный, бессмертный!

Россо. Этак вы сочините целую книгу в мою честь.

Параболано. Моя Ливия!

Россо. Так вам кажется, что я ее знаю?

Параболано. Где я?

Россо. В Эмаусе.

Параболано. Мне это снится?

Россо. Да, вам снится, что вы вызволили меня из людской.

Параболано. Идем домой, уважаемый Россо.

Россо. Еще совсем недавно я был предателем.

Параболано. Ты ошибаешься.

Мастер Андреа. С тех пор как существуют шутки, более забавной еще не бывало.

Дзоппино. Я ему скажу, что синьора Камилла посылает меня к нему и что, если бы не дон Диего ди Лайнио, который из ревности держит ее взаперти, он мог бы к ней явиться и в своей одежде, но по названной причине он непременно должен надеть на себя одежду носильщика. Тише! Этот болван тут как тут. Вот уж смеху-то будет!