Мессер Джаннино. Прежде чем эта твоя Маргарита воспылала ко мне чувством, я уж всецело отдал свое сердце Лукреции, и в нем не осталось места для другой.

Верджилио. Как знать, может статься, и Лукреция, до того как вы прониклись к ней страстью, прикипела сердцем к другому, да так, что вам и не снилось.

Мессер Джаннино. Коли Всевышнему будет угодно уподобить мою любовь любви всех прочих, кто возжелал Лукрецию, то ему равных моей Лукреции не сыскать! Я в этом ничуть не сомневаюсь.

Верджилио. Вам видней, хозяин. Что до меня, то я не однажды выказывал готовность расстараться вовсю, стоит вам только приказать. И на сей раз не подведу: уж будьте покойны. Однако, как преданный слуга, молю вас об одном: дозвольте мнение свое на сей предмет выразить без утайки.

Мессер Джаннино. Да я наперед знаю, что ты выведешь. Вестимо дело. Только не стоит понапрасну огород городить, ибо, кроме как о Лукреции, я и слышать ни о ком не желаю.

Верджилио. Что верно, то верно. Правда, нынче охота мне потолковать с вами пообстоятельнее, дабы раз и навсегда излить перед вами душу.

Мессер Джаннино. Сказывай.

Верджилио. Как раскину я умом, хозяин, сколь благоприятствовала вам фортуна с того самого дня, когда покинули вы отчий дом (по воле батюшки вашего, Педрантонио, отправившего вас семи лет от роду со мной, недостойным, в Рим, познать папский двор), особливо же при папе Клименте, так у меня аж кошки на душе скребут — потому негоже вам было оставлять его святейшество на обратном пути из Марселя. И ради кого? Той, которая все эти три года, что обретаетесь из-за нее в Пизе, ни разу не приветила вас и вдобавок так перекроила, что напрочь запамятовали вы о своем горячем желании в ту пору, когда все у вас было ладно, да гладко, повидать родимую сторонку, батюшку вашего и других сородичей. Ныне от былого хотенья не осталось и следа.

Мессер Джаннино. Полно скуку-то нагонять.

Верджилио. Кому скука, а кому наука. Кабы службу свою справляли честь по чести да проводили в последний путь его святейшество^{155} — тому, почитай, как два годка минуло, — уж тогда, при всей его благосклонности к вам и милостях, коими он вас одаривал, наверное воздалось бы нам сторицей. Да и после того, как его святейшество почили в Бозе, при новом папе Павле,^{156} ей-ей, заняли бы вы приличествующее вам положение.

Мессер Джаннино. Чего воду в ступе толочь: былого уж не вернуть.

Верджилио. Это еще как повернуть: прошлого урок — будущему впрок. Однако всего разумнее вам было бы стряхнуть с себя эту скверну, замаравшую ваше благородное сердце, и возвернуться себе в Рим: с этакими прибытками самое время зажить сообразно вашему достоинству — знаться с именитыми людьми и вновь попытать счастья и удачи, — чай, не совсем она еще от вас отвернулась. А пуще всего — твердо положить себе принять сан священника, уже безо всяких сомнений; и оставить жен тем, кому без них невмоготу, ибо что ни говори, а самая покойная, вольная и благодатная жизнь есть жизнь вашего брата священника, и расцветать ей день ото дня, ежели не станет чинить препятствий церковный собор.^{157} Когда же и впредь вас будет одолевать сердечная склонность, то где-где, а в Риме предостаточно женщин, коим ваша Лукреция и в подметки не годится. С них вы будете медовые пенки снимать, а другие только слюнки пускать. Кому, как не вам, должно быть ведомо, что женские ласки да лобзания, объятия да сладкие речи и всякие там телячьи нежности перепадают любому священнику; а все издержки да попреки, грубости да оскорбления, хлопоты да измены сваливаются на головы законных мужей. Право дело, плюньте вы на это, не печалуйтесь о жене; если так уж приспичило, то не пристало вам искать ее в чужой стороне: воротитесь-ка лучше в родные края. Ну а коль порешите непременно обзакониться в Пизе, то, поверьте, не сыскать вам лучшей супруги, чем дочка маэстро Гвиччардо: она и благородных кровей, и годов ей всего семнадцать; отец в ней души не чает и уж не постоит за приданым для единственной-то наследницы; а денег у него — куры не клюют! Дочка так в вас втрескалась, что прямо диву даешься. Папаша, поди, уж вам все уши прожужжал. А Лукреция? Перво-наперво, ей за двадцать перевалило; опять же, она не дочь, а простая служанка Гульельмо, — стало быть, безо всякого приданого; ну а до чего она вас ненавидит, вам лучше знать. Ах, мессер Джаннино! Будьте наконец благоразумны: коли она не желает вас, не возжелайте и вы ее, не роняйте своего достоинства, помните о своих летах, благолепии и прочих добродетелях, за кои несметное число женщин, превосходящих ее во сто крат, с благодарностью отдали бы вам свое сердце. Собраться с духом — вот чего вам покуда не хватает, однако стоит вам только пожелать…

Мессер Джаннино. До чего опостылели все эти доброхоты! Вечно они тут как тут, лезут со своими никчемными советами о том, чего сами толком не разумеют и чего отродясь не вкусили! Кабы ведал ты, Верджилио, сколь мало мне проку от всякой другой женщины или всего прочего на этом свете, клянусь Всевышним, ты не стал бы сотрясать воздух своими речами. Заруби себе на носу: явись передо мной хоть какие ни на есть раскрасавицы, они все одно для меня не стоят и мизинца Лукреции. И ежели ты впрямь так печешься о моем здравии, как говоришь, прошу тебя, прибереги свои советы на лучшие времена и помоги хозяину, ибо без твоей подмоги я чувствую, как из меня убывают все жизненные соки, и напрасно будешь потом убиваться: вот, мол, как ни старался, а все ж не уберег хозяина от смерти.

Верджилио. Не потому я этот разговор завел, что духу у меня не хватит — покуда еще есть силушки с усердием исполнить любое ваше желание; а потому, что уверен: пройдет немного времени, и, коли оженитесь со своей зазнобою, сами признаете свой промах — только поздно будет раскаиваться. А посему, как я есть преданный вам слуга, хочу для душевного спокойствия загодя обо всем упредить.

Мессер Джаннино. Будь что будет: это уж не твоя печаль. Ты же действуй по моей указке: сыщи Маркетто и прознай у него все новости. Я тем временем отстою мессу в храме Святого Мартина,^{158} ибо тамошние монахини рано начинают службу. Так что найдешь меня или там, или в лавке у Гвидо, золотых дел мастера. Встретишь Сгваццу, передай ему, где я: он обещал нынче утром основательно потолковать с Гульельмо и уломать старика выдать за меня Лукрецию, ибо без согласия Гульельмо все наши старания — напрасный труд.

Верджилио. Все исполню, даже и не сомневайтесь.

Мессер Джаннино. Ступай, да смотри не своевольничай, ибо, думая, что поступаешь мне во благо, на самом деле уготовишь своему хозяину верную погибель.

Верджилио. Можете не тревожиться. Главное, не сетуйте потом, будто я вас не упреждал.

Верджилио. Эх, бедолага у меня хозяин! Ну и попал в переплет! Коли сладится эта свадебка, то не пройдет и двух месяцев, как он проклянет все на свете; а коли не сладится — ясное дело, распрощается с жизнью. Я и то дивлюсь, как он еще до сих пор ноги не протянул, при таком-то житье: почитай уж три года мается. Исхудал точно щепка, целыми днями стенает да жалится; как запала в его головушку эта нелепица, так и точит его, так и точит. Ночью хорошо, если на часок прикорнет, да и то, глядишь, замечется, замечется — проснется и кличет меня: «Верджилио, подойди, утешь, не дай умереть». А заговоришь с ним про его-то оплошки, так сами видели, что услышишь в ответ. Одному Богу известно, какие муки душевные я испытываю, когда вижу, что мой хозяин, красавец, обходительный, ученый, всеми уважаемый в курии, подающий этакие надежды, должен переводить лучшие свои годы, волочась за какой-то бабенкой, которой, похоже, он так же надобен, как собаке пятая нога. О женщины (о неблагодарных речь веду), скольких бед вы причина! Воистину, вы заслуживаете сурового отмщения за вашу неблагодарность! Нет худшей кары по вашим грехам, чем заставить вас хоть однажды испробовать тот пыл любви, что снедает бедного моего хозяина, да так, чтоб и вы, при вашем-то взбалмошном нраве, не вызвали к себе сострадания. Вот уж когда поубавилось бы у вас спеси и гордыни. Однако не стану боле терять время и отправлюсь на поиски Маркетто. В этот час он, поди, слоняется где-нибудь на площади.