301. ПРОЩАНИЕ С МОСКВОЙ Опять до рассвета не спится. Причины врачам не постичь. По доброму гулу столицы тоскует Владимир Ильич. По стенам тоскует и башням, по улочке каждой кривой, по всей ее жизни тогдашней, по всей толчее трудовой. Из этого парка и сада, роняющих мирно листву, ему обязательно надо — хоть на день — прорваться в Москву. Легко ли рукою некрепкой, завидев предместья Москвы, свою всероссийскую кепку замедленно снять с головы? И с той же медлительной силой, какою в те годы жила, навстречу столица склонила свои — без крестов — купола… Оно еще станет сказаньем, легендою станет живой последнее это свиданье, прощальная встреча с Москвой. Прощание с площадью Красной, где в шествии будущих дней пока еще смутно, неясно чуть брезжил его Мавзолей… 1971 302. РАБОТА Многообразно и в охоту нам предлагает жизнь сама душе и мускулам работу — работу сердца и ума. Когда хирург кромсает тело, что сотворил тот самый бог, я уважаю это дело и сам бы делал, если б мог. Я с наслаждением нередко, полено выровняв сперва, тем топором рабочих предков колю — и эхаю — дрова. Пусть постоянный жемчуг пота увенчивает плоть мою, — я признаю одну работу, ее — и только — признаю. А если кто подумал что-то и подмигнул навеселе, так это тоже ведь работа, одна из лучших на земле. 1971 303. ИЗ ПИСЬМА ПОЭТУ-СОБРАТУ Я просто рад, что модным я не стал и что, в отличье от иных талантов, не сочинял стихов на эсперанто, а лишь по-русски думал и писал. В моих стихах — теперь, на склоне лет, признаться самому необходимо — и пафоса космического нет, и мало захолустного интима. В сиянье звезд таинственная высь… Джульетта ждет посланья дорогого… Без этого непросто обойтись, но просто невозможно без другого: я митинги могучие люблю, где говорит оратор без бумаги, и осеняют лозунги и флаги трибуну, на которой я стою. Одной тебе, действительность сама, я посвящал листки стихотворений. И в них не меньше сердца и ума, чем в околичной праздной дребедени. Пожалуй, что и эта даль, и высь, весь мир земли, прекрасный и тревожный, без моего пера бы обошлись. Но мне без них — я знаю — невозможно. 1971 304. ПАВЕЛ БЕСПОЩАДНЫЙ В начале века этого суровом, в твоих конторских записях, Донбасс, вписал конторщик Павла Иванова — фамилию, нередкую у нас. Я с точностью документальной знаю — не по архивам личного стола, — когда к нему фамилия вторая, откудова и для чего пришла. Среди имен обычных, заурядных — как отзвук нескончаемых атак — он выбрал имя — Павел Беспощадный, и с этих пор подписывался так. Фамилия безжалостная эта уместнее была наверняка не на стихах лирических поэта, а на стальных бортах броневика. Уж хорошо ли это или плохо — она собой определяла стих. В твоем распоряжении, эпоха, тогда фамилий не было других. 1971 (?) 305. РАБОЧАЯ ТЕМА Опять пришло, опять настало время, когда во всю писательскую прыть, винясь и каясь, о рабочей теме мы ежедневно стали говорить. Опять мы ждем, достойного не видя, что из цехов уже недальних дней появится неведомый Овидий с тетрадкою таинственной своей. Что ж, пусть идет — уже настали сроки, уже готовы души и сердца, пускай они гремят и блещут, строки безвестного великого певца. Ну, а пока о нем известий нету и точного не слышно ничего, не позабыть бы нам о тех поэтах рабочего народа своего, о тех певцах, что в жизни небогатой, по честному уменью своему, прокладывали рифмой, как лопатой, дорогу песен гению тому. О тех, что есть и что недавно были, и, в поисках добра и красоты, по сторонам дороги посадили свои, быть может, бедные цветы. Пускай же он, склонившись осторожно, возьмет цветок иль, может, два цветка из этих вот посадок придорожных для своего тяжелого венка. 1971 (?) |
