326. ВОЛШЕБНАЯ ПАЛОЧКА (Из поэмы) 1 На лодке вдоль северных суровых берегов в расшитой ландышем большой косоворотке, скучая, ехал фокусник Попов. На сотни верст, в своей одежде красной, уйдя корнями в толщину земли, деревья севера — могуче и бесстрастно — в лесном молчанье медленно росли. У берегов стояли валуны. Шли облака, колючих крон касаясь. А по реке, томительно качаясь, плыл на плечах светящейся волны серебряный холодный шар луны, в пустынном небе смутно отражаясь. 2 Что фокуснику — небо?! Будто бог, он развалился на смолистом днище, в дырявый зуб, пришептывая, свищет тот милый марш, который только мог быть сочинен безвестным музыкантом в другой стране, в иные времена. Что фокуснику значит тишина, когда он слышал зрителей молчанье, когда он шел, прославлен и силен, взволнован женщин сдавленным дыханьем, польщен мужчин критическим вниманьем, толпою любопытных окружен. Что звезд ему холодное мерцанье, когда он сам за жизнь свою не раз был освещаем фонарей сияньем и светом, льющимся из детских глаз. Играли марш — и в одеянье белом он выходил, медлительный, худой, в святой чалме, украшенной умело тяжелою бенгальскою звездой. Юпитера гудели в тишине, и, опровергнув книги и науки, красавица на сцене, как во сне, летела ввысь, заламывая руки. И глухо ахал побежденный зал, когда, согласно тихому веленью, как легкий вздох, как дивное мгновенье, вдруг человек со сцены исчезал. Лишь он стоял — торжественный, без слов. А голуби из длинных рукавов, шумя, летели, медленно кружились и, замерев над гордой головой, над сказочной индийскою чалмой, на плечи повелителя садились. 3 Успех непрочен. Славы свет — мгновенен. Недолго длится сладкий интерес. И вскоре фокусник в чаду сомнений узнал, что на земле, как, впрочем, и на сцене, не может быть пленительных чудес. Те зрители, что прежде, в самом деле, во время представления худели, теперь, на тех же обжитых местах, зевают нагло, морщатся отвратно и — никаких иллюзий! — безвозвратно, как молодость, скрываются в дверях. Те мальчики, что так еще недавно его считали фокусником главным, — вбегают в зал, пылая и грозя, гнилыми яйцами в него бросают, его афиши бритвами кромсают, свистят на перекрестках. Летающая женщина сказала, что вся любовь давным-давно прошла, что он — подлец, что он ей платит мало, трельяж разбила, полочку сломала и к тенору в любовницы ушла. А голуби, поворковав умно: «Мол, дескать, что там, право, в самом деле», — теряя пух, в разбитое окно от нищеты и горя улетели. 4 Пейзажи севера однообразны. Но много я готов сейчас отдать, чтоб мне опять случилось в жизни праздно, среди цветов, кривых и безобразных, на берегу Синеги отдыхать. Полутона темнеющего неба и берегов таинственный покой повторены, как зеркалом волшебным, журчащею вечернею рекой. Как я любил, бывало, без движенья глядеть часами в меркнущую гладь, вдруг сразу разучившись отраженье от собственного тела отличать. Здесь он и едет, падший бог обмана, с утра хмелен, который день небрит. На дне обшарпанного чемодана его мечта разбитая лежит, еще чалма, измятая в скитаньях, коробка пудры, баночка белил да трубка Англии, что в час прощанья, в ночь пьяных слез, в минуту расставанья ему в пивной шталмейстер подарил. За поворотом сумрак станет мраком. Скорее бы хоть курная изба! «Скажи на милость, все-таки, однако, куда меня, отметив страшным знаком, проклятая забросила судьба?..» <1940> 327. ЛАМПА ШАХТЕРА (Из поэмы) ЗОЛОТОЙ ОГОНЕК На полуночном небе созвездье блестит. В поселковом Совете дежурный сидит. Электрический свет — словно жидкий янтарь. На стене прикреплен отрывной календарь. Как дежурный листок от него оторвет — над полями и шахтами солнце встает… …Над полями и шахтами солнце встает. Михаил Кузнецов на работу идет. Комсомольский значок на его пиджаке, да шахтерская лампа в тяжелой руке. Эту вечную лампу — стекло и металл — сыну в день своей смерти отец завещал. И велел-наказал по крутому пути до высот коммунизма ее донести. До вершин коммунизма добраться, дожить и шахтерскую лампу на них засветить. По стране пятилеток несет паренек завещанье отца — дорогой огонек. А в заморской стране тренируют солдат, в барабаны стучат, в микрофоны трубят, собирают в поход изо всех городов трудового народа заклятых врагов: «Лампу надо разбить и огонь затушить, а шахтерского сына в тюрьме задушить». Но шахтерскую жизнь, словно сказочный клад, охраняют полки, эскадрильи хранят. Все шестнадцать республик склонились над ним, как шестнадцать сестер над братишкой своим. А потом — у него за туманом морей на десятки врагов — миллионы друзей. На огонь его лампы с любовью глядит и рабочий Париж, и подпольный Мадрид. Берегут ее свет джокьякартский батрак, итальянский шахтер и британский горняк. На высотах высот, в память наших отцов, скоро лампу зажжет Михаил Кузнецов. Под надежным стеклом золотись, огонек! Вейся, красный флажок — комсомольский значок! |
