ОТЦЫ И ДЕДЫ Бедняцкую ниву пожег суховей. Зовет Никанор Кузнецов сыновей: «Идите за счастьем, родные сыны, в три стороны света, на три стороны. А нам со старухой три года не спать: и ночью и днем сыновей ожидать…» По небу осеннему тучи плывут. Три сына, три брата за счастьем идут. И старший, меж голых шагая берез, в ночлежку на нары котомку принес. А средний прикинул: «Пути далеки — я к мельнику лучше пойду в батраки». А младший крамольную песню поет. А младший за счастьем на шахту идет. Тяжелою поступью время прошло. И первенец входит в родное село. Три добрых гостинца несет он домой: пустую суму за горбатой спиной, дырявый зипун на костлявых плечах да лютую злобу в голодных очах. И в горницу средний за старшим шагнул, его в три погибели мельник согнул. Ему уже больше не жать, не пахать — на печке лежать да с надсадой дышать. Под ветхою крышей тоскует семья. Молчит Никанор, и молчат сыновья. А сына последнего в Питер на суд на тройке казенной жандармы везут. ТРЕТЬЯ СМЕНА Смолкают последние птицы, гудки перекличку ведут, когда горняки Подмосковья на смену ночную идут. Идут из поселков на шахты шахтеры дорогой ночной: то вспыхнет огонь папироски, то смех донесется мужской. Идут горняки по нарядам рабоче-крестьянской страны. Во всех уголках мирозданья шаги этой смены слышны. И каждый шахтер перед спуском снимает с небес на ходу и в правой ладони под землю, как лампу, уносит звезду. И вместе с последним шахтером в подземную полночь труда с пустынного темного неба последняя сходит звезда. ВОЗЛЕ БРАТСКОЙ МОГИЛЫ Возле братской могилы над прахом советских солдат, словно тихие сестры, березы и ели стоят. И безвестная жница, оставив другие дела, первый сноп урожая печально сюда принесла. И шахтерскую лампу на вечный могильный бугор, возвращаясь со смены, безвестный поставил шахтер. И несмело, негромко меж темных вечерних ветвей то засвищет, то смолкнет, то снова начнет соловей. К этой славной могиле, неспешно идя от села, Михаила и Машу тропинка сама привела. И почудилось им, что глаза погребенных солдат сквозь могильную землю в глаза комсомольцев глядят. Что с великой заботой, как в зеркало будущих дней, смотрит прошлое наше в глаза молодежи своей. …Мы стояли в запасе, а когда вы упали в цветы, взяли ваши винтовки и стали на ваши посты. Мы вернулись домой, не одни истоптав сапоги, взяли молоты ваши и стали за ваши плуги. Все традиции ваши мы бережно в сердце храним, допоем ваши песни и ваши дела завершим. Не сегодня, так завтра пятилетнего плана путем мы в сады коммунизма, в сады коммунизма войдем. И хотим, чтоб в то утро со всех параллелей земли все товарищи наши в страну коммунизма пришли. Чтоб пришли наши деды на празднество красных знамен из подпольных собраний, из песен далеких времен. Чтобы в кожаных куртках пришли комиссары страны из архивов Истпарта, из приказов гражданской войны. Чтобы встали, услышав, как зорю горнист протрубил, наши мертвые братья из воинских честных могил. В полевые бинокли видали, видали они за огнями сражений городов коммунизма огни. Над могилами их повторяла, прощаясь, страна: «Ваше дело живет. Вечно ваши живут имена». Подымайся, селькор, и на Красную площадь иди со своею тетрадкой, с кулацкою пулей в груди. Ночью возле оврага сражен ты в неравном бою. Мы вернем тебе солнце, мы вытащим пулю твою. Вот идут с «Марсельезой» Парижской коммуны сыны от Стены коммунаров до башен Кремлевской стены. Вот от вышек бакинских, наметив далекий маршрут, двадцать шесть комиссаров, двадцать шесть комиссаров идут. Кто с кайлом, кто с лопатой идут из недавней поры землекопы Турксиба, бригады Магнитной горы. Из газетных подшивок, из сумрака книжных палат Маяковский и Фучик идут на весенний парад. Из полдневных небес на посадку идет самолет. Над своею Москвою его Талалихин ведет. И шагают в обнимку под заревом алых знамен комсомольцы Триполья, комсомольцы твои, Краснодон. И встречают героев, встречают отцов и друзей сын подземных заводов и дочь подмосковных полей. |
