В городе тихо. Ветер
уснул на заборах заставы.
Короткий московский вечер
задуматься нас заставил.
Я вижу, у окон раскрытых
сидят, окруженные бытом,
ударники наших заводов
и тихие счетоводы.
Одни читают газеты,
другие ломают печенье,
третьи на дворик глазеют,
глазами ища развлечений.
Развлеченье приходит. Протянутой рукой
оно держится за поводыря.
Так, обещание песни даря,
во двор входит слепой.
Он останавливается. Слушатели вдруг
бросят глаза, как стаканчики ртути.
Поводырь глазами очерчивает круг,
плюется и ручку холодную крутит.
Сначала спокойно она говорит
и тенором сочным, и резкой цыганкой.
Качается, пляшет и плачет навзрыд
шарманка, шарманка, шар-ман-ка.
Тогда, догоняя начало музыки
(слушатель требует: «Слышишь, пой!»),
голосом чахлым, несмазанным, узким
песню зауздывает слепой:
«На далекой-далекой окраине,
где разбросаны клочья луж,
в небогатом домике крайнем
жил с женой и дитем злодей-муж.
Они жили давно очень весело,
а потом он запьянствовал вдруг.
Темной скукою занавесилась
их радость — плохой он супруг.
Вот жена ему разонравилась,
вот ребенок ему надоел.
От жены с дитем он избавиться,
он избавиться захотел.
Раз гулял он зелеными рощами,
и придумал он так порешить,
и придумал он нехорошее:
он решил их обоих убить.
Он решил их разрезать на части, и
никого уж ему и не жаль.
Вот купил он на рынке у частника
острый ножик, ужасный кинжал.
Вот тогда в выходной, дело летнее,
он жену пригласил погулять,
и дочку, дите трехлетнее,
он тоже решил с собой взять.
Вот пошли они на поляну втроем.
Злодей-муж очень сильно хватил,—
он жену свою и дите свое
острым ножиком тут же убил.
Он их там закопал с злостным умыслом,
он обоих тогда закопал,
а на утро другое одумался
и в милицию побежал.
Так и так, мол, там я зарезал их,
потому что я счастья не знал,
и жену и дочь любимых моих
на полянке одной закопал.
Побежали скорей и разрыли их,
всех зарезанных, и к тому ж
привезли в город обоих их,
и рыдал уж тогда злодей-муж.
Но слезам его не поверили все,
о злодействе его все узнали.
Он сначала в тюрьму кирпичную сел,
а потом его расстреляли.
Вот и песне конец. Песня верная,
песня эта про горестный факт,
а заборы и домик, наверное,
всё стоят, как и раньше, так».
Слепой закрывает глотку. Кепка
рот раскрывает и ждет, не дыша.
Сыплются деньги, и со второго этажа,
как слеза, слетает серебряная монетка.
Уходит слепой и шарманка-инвалид,
получивший напрасную пенсию.
А мы остаемся. Я вижу: вредны,
страшны и опасны безглазые песни.
Я вижу: там, где окно косое,
ударник сидит, на себя непохожий,
сидит ударник и смотрит с тоскою
на деревянный, как песня, ножик.
Неправда! Я выйду на двор, как слепец,
я голос расправлю, простой и широкий,
и я начинаю. Коль петь, так петь так,
чтоб зарезать слепые строки.
Товарищи, слушайте! Я здоров,
и к черту, пожалте, кофейные гущи!
Я песней мечтаю убить того,
который был предыдущий.
Песня — неправда. Товарищ ударник,
песня пролезла на дармовщину.
Плюнь этой песне в безглазую харю
по следующим причинам.
Я утверждаю: засижена плесенью,
песня со страхом смотрит в лицо нам.
Она не права, эта вредная песня.
Песня дореволюционная.
Кто этот муж? Про кого поет
этот слепец, незавидный и ветхий?
Товарищи, вспомните. Быстро идет
третий, решающий год пятилетки.
И этот старик в нем безбилетный
в вагоне поет про такие истории.
Небо цветет, и зеленым летом
пьяницы лечатся в санатории.
Он не расстрелян, песни герой,
он будет исправлен упорным трудом,
для него ворота раскроет
бетонный исправтруддом.
А что о полянке, на которой он
закопал убитых жену и девицу, —
так полянки нету. Она давно
запахана под пшеницу.
Засмейся над песней. И слушай мою.
Она не пропета, в боях не пробита.
Она молодая. Я песню пою
о нашем, о новом быте.
Засалились жены наши у плит,
сгорбились у корыта.
Товарищ, выйди встречать новый быт,
идущий на смену старому быту!
И крепостью нового быта стоит
фабрика-кухня, железом покрыта.
Товарищ, иди и встречай новый быт,
идущий на смену старому быту!
Там, может, под музыку будут бить
тесто, пролезшее через сита.
Товарищ, иди и встречай новый быт,
идущий на смену старому быту!
Мы будем коммунами жить да быть,
и это близко, замками не скрыто.
Товарищ, иди и встречай новый быт,
идущий на смену старому быту!
Быт молод. Он в яслях пока, он кричит.
Он против примуса, против корыта.
Он мал, но он вырастет, новый быт,
идущий на смену старому быту.
<1931>
