236. ЮГОСЛАВСКАЯ СВЕЧА Свеча горела на столе, Свеча горела. Борис Пастернак Кругом тревожно и темно, но по оплошке светилось малое окно в ночной сторожке. Бессветно было на земле, но всё же смело свеча горела на столе, свеча горела. Вязала что-то там свое, склонившись глухо, не то жилет, не то белье, одна старуха. От оккупации устав, в простенке малом больной старик тревожно спал под одеялом. Вдруг прогремел дымящий ад гудящим басом. Взорвали партизаны склад боеприпасов. И на окраине села ночная стежка собак немецких привела к окну сторожки. Гестапо шло навеселе, и в ночь расстрела, как в ночь венчанья, на столе свеча горела. Под утро чуждая рука неспешно, сухо похоронила старика с его старухой. С тех пор во тьме большой ночи с двойною силой всегда горели две свечи на двух могилах. Кто их в ту пору зажигал, узнать не силюсь, но сам слыхал и сам видал: они светились. Не сомневайся, помолчи — ведь в самом деле всю ночь горели две свечи, всю жизнь горели. 1967 237. ЦЫГАНСКАЯ РАПСОДИЯ Нет в песне цыганского склада, романса не выкроишь тут. Давно уж вблизи от Белграда оседло цыгане живут. По ранней росе спозаранку, как водится, из году в год, цыгане идут и цыганки работать на местный завод. И весело, словно галчата, с утра и до ночи, подряд, на задних дворах цыганята, как им подобает, галдят. В фуражках, украшенных кантом, под гул канонады вдали с железным крестом оккупанты сюда из Берлина пришли. И сразу же, как и в России ушел в партизаны народ. Умолкли гудки заводские, командовать стал пулемет. Не кормят ни мамка, ни тато похлебкой родимой земли. Собравшись гуртом, цыганята работать на площадь пошли. С утра и до вечера четко с веселым отчаяньем там летают их черные щетки по кожаным тем сапогам. Работа идет без помарки, как будто «Цыган» черновик. И падают мятые марки в ладони проворные их. Когда над гестаповской крышей небесные звезды блестят, застукали тех ребятишек, отчаянных тех цыганят. И сразу под мрачным конвоем, всё выполнив в заданный срок, их всех обреченной толпою в недальний погнали лесок. Какие тут слухи и речи? Закрыт по-могильному рот. Зато деловито навстречу уже застучал пулемет. Идя на предсмертную муку, на плац счетверенный огня, своим удивительным стуком ответила вдруг ребятня. На смертном рассвете туманном у всех сыновей и внучат по ящикам их деревянным сапожные щетки стучат. Над родиной непокоренной, над сонмом мятущихся душ звучит этот марш похоронный, как словно бы праздничный туш: «Эх, загулял, загулял, загулял парень молодой, молодой, в красной рубашоночке, хорошенький такой!..» Набитые спесью и жиром, от стен заводских невдали, не дрогнули те конвоиры и фюрер немецкой земли. Сработано намертво дело, рыдает наутро семья. Не бодрым стишком, а расстрелом кончается песня моя. 1967 238. ФОТОГРАФИЧЕСКИЙ СНИМОК
На свете снимка лучше нету, чем тот, что вечером и днем и от заката до рассвета стоит на столике моем. Отображен на снимке этом, как бы случайно, второпях, Ильич с сегодняшней газетой в своих отчетливых руках. Мне, сыну нынешней России, дороже славы проходной те две чернильницы большие и календарь перекидной. Мы рано без того остались (хоть не в сиротстве, не одни), кем мира целого листались и перекладывались дни. Всю сложность судеб человечьих он сам зимой, в январский час, переложил на наши плечи, на души каждого из нас. Ведь всё же будет вся планета кружиться вместе и одна в блистанье утреннего света, идущем, как на снимке этом, из заснеженного окна. 1967 |
