104. ЖЕНА Красива и смела пошедшая со мной — ты матерью была, и ты была женой. Ты всё мое добро, достоинство и честь. Я дал тебе ребро и всё отдам, что есть. Как мысли и судьбе, лопате и перу, я отдал всё тебе, всё от тебя беру. Дождем меня омой, печаль моя и смех, корыстный подвиг мой и мой невинный грех. Халатик свой накинь. Томительно ходи. Отринь меня, отринь и снова припади. И снова, погодя, неслышно, будто рысь, нахлынь не отходя, не уходя вернись. Дыханием обдуй. Возьми, как вышний бог, мой первый поцелуй и мой последний вздох. Оплачь невторопях. Мне речи не нужны — пусть скатится на прах слеза моей жены. Забудь меня, забудь по счастью своему… А я с собою в путь одну ее возьму. 1955 105. ПОД МОСКВОЙ Не на пляже и не на ЗИМе, не у входа в концертный зал, — я глазами тебя своими в тесной кухоньке увидал. От работы и керосина закраснелось твое лицо. Ты стирала с утра для сына обиходное бельецо. А за маленьким за оконцем, белым блеском сводя с ума, стыла, полная слез и солнца, раннеутренняя зима. И как будто твоя сестричка, за полянками, за леском быстро двигалась электричка в упоении трудовом. Ты возникла в моей вселенной, в удивленных глазах моих из светящейся мыльной пены да из пятнышек золотых. Обнаженные эти руки, увлажнившиеся водой, стали близкими мне до муки и смущенности молодой. Если б был я в тот день смелее, не раздумывал, не гадал — обнял сразу бы эту шею, эти пальцы б поцеловал. Но ушел я тогда смущенно, только где-то в глуби светясь. Как мы долго вас ищем, жены, как мы быстро теряем вас. А на улице, в самом деле, от крылечка наискосок снеговые стояли ели, подмосковный скрипел снежок. И хранили в тиши березы льдинки светлые на ветвях, как скупые мужские слезы, не утертые второпях. 1955 106. ПРИЗНАНЬЕ Не в смысле каких деклараций, не пафоса ради, ей-ей,— мне хочется просто признаться, что очень люблю лошадей. Сильнее люблю, по-другому, чем разных животных иных… Не тех кобылиц ипподрома, солисток трибун беговых. Не тех жеребцов знаменитых, что — это считая за труд — на дьявольских пляшут копытах и как оглашенные ржут. Не их, до успехов охочих, блистающих славой своей, — люблю неказистых, рабочих, двужильных кобыл и коней. Забудется нами едва ли, что вовсе в недавние дни всю русскую землю пахали и жатву свозили они. Недаром же в старой России, пока еще памятной нам, старухи по ним голосили, почти как по мертвым мужьям. Их есть и теперь по Союзу немало в различных местах, таких кобыленок кургузых в разбитых больших хомутах. Недели не знавшая праздной, прошедшая сотни работ, она и сейчас безотказно любую поклажу свезет. Но только, в отличье от прежней, косясь, не шарахнется вбок, когда по дороге проезжей раздастся победный гудок. Свой путь уступая трехтонке, права понимая свои, она оглядит жеребенка и трудно свернет с колеи. Мне праздника лучшего нету, когда во дворе дотемна я смутно работницу эту увижу зимой из окна. Я выйду из душной конторки, заранее радуясь сам, и вынесу хлебные корки, и сахар последний отдам. Стою с неумелой заботой, осклабив улыбкою рот, и глупо шепчу ей чего-то, пока она мирно жует. 1956 107. ПЕРВЫЙ БАЛ Позабыты шахматы и стирка, брошены вязанье и журнал. Наша взбудоражена квартирка: Галя собирается на бал. В именинной этой атмосфере, в этой бескорыстной суете хлопают стремительные двери, утюги пылают на плите. В пиджаках и кофтах Москвошвея, критикуя и хваля наряд, добрые волшебники и феи в комнатенке Галиной шумят. Счетовод районного Совета и немолодая травести — все хотят хоть маленькую лепту в это дело общее внести. Словно грешник посредине рая, я с улыбкой смутною стою, медленно — сквозь шум — припоминая молодость суровую свою. Девушки в лицованных жакетках, юноши с лопатами в руках — на площадках первой пятилетки мы и не слыхали о балах. Разве что под старую трехрядку, упираясь пальцами в бока, кто-нибудь на площади вприсядку в праздники отхватит трепака. Или, обтянув косоворотку, в клубе у Кропоткинских ворот «Яблочко» матросское с охоткой вузовец на сцене оторвет. Наши невзыскательные души были заворожены тогда музыкой ликующего туша, маршами ударного труда. Но, однако, те воспоминанья, бесконечно дорогие нам, я ни на какое осмеянье никому сегодня не отдам. И в иносказаниях туманных, старичку брюзгливому под стать, нынешнюю молодость не стану в чем-нибудь корить и упрекать. Собирайся, Галя, поскорее, над прической меньше хлопочи — там уже, вытягивая шеи, первый вальс играют трубачи. И давно стоят молодцевато на парадной лестнице большой с красными повязками ребята в ожиданье сверстницы одной. …Вновь под нашей кровлею помалу жизнь обыкновенная идет: старые листаются журналы, пешки продвигаются вперед. А вдали, как в комсомольской сказке, за повитым инеем окном русская девчонка в полумаске кружится с вьетнамским пареньком. 1956 |
