253. НОЧНОЙ СОН По плечу видать — силен отрок загорелый. Черный волос лезет вон из сорочки белой. Смуглолиц и горбонос, выделан как надо, только глаз недобро кос, в речи нету склада. Но когда огонь прикрыт в угловой палате — как он спит! Ах, как он спит на своей кровати! Как для ссыльного орла, помнящего горы, та кровать ему мала, плохо без простора. Словно сделав два шага на пути к разлуке, остановлена нога, распростерты руки. Точно громкие слова между оробелых, затерялась голова средь подушек белых. И видны издалека простынь с одеялом, словно луг и облака, ливень и обвалы. Мир вокруг заклокотал, небо повернулось. Так бы, верно, Демон спал, если бы заснулось. 1967 254. Я ОТСЮДОВА УЙДУ Я на всю честную Русь заявил, смелея, что к врачам не обращусь, если заболею. Значит, сдуру я наврал или это снится, что и я сюда попал, в тесную больницу? Медицинская вода и журнал «Здоровье». И ночник, а не звезда в самом изголовье. Ни морей и ни степей, никаких туманов, и окно в стене моей голо без обмана. Я ж писал, больной с лица, в голубой тетради не для красного словца, не для денег ради. Бормочу в ночном бреду фельдшерице Вале: «Я отсюдова уйду, зря меня поймали. Укради мне — что за труд?! — ржавый ключ острожный». Ежели поэты врут, больше жить не можно. 1967 255. ДВЕ СОБАЧЬИ МОРДЫ Пусть я тронутый на треть и в уме нетвердый, но желаю лицезреть две собачьи морды. Больше женщин и юнцов — близких исключая — я своих прекрасных псов увидать желаю. Я б прикидывать не стал, а единым духом ту ложбинку почесал за собачьим ухом. А они — и тот, что млад, и заматерелый — указаний не хотят, знают сами дело. Сами знают, что сказать, лая между прочим, и от радости визжать из последней мочи. Я пришел из тех гостей, из таковской бражки, где ни мяса, ни костей — киселек да кашки. Я вам вместе, пес и пес, из палаты жаркой никакого не принес малого подарка. …Не желаю порошков и пилюль снотворных, а хочу собачьих псов, сильных, непритворных. 1967 256. МУЖИЦКИЕ ПИСЬМА
А я вот довольно зависим и вряд ли чего бы достиг без дедовских медленных писем, без смысла крестьянского их. Всё было бы только притворство, я сам ничего бы не смог, когда бы в свое стихотворство не внес доморощенный слог. Издержки и таинства стиля ничуть не стараюсь избыть, — да, мы его дома растили, а где его надо растить? Негромкое строчек движенье для тех, кто в чужой стороне, наполнено всё уваженьем ко всей — поименно — родне. Писал их в далекое время в деревне заштатной своей по главной прижизненной теме я самый как раз грамотей. Но все-таки стиль создавали, пока он таким вот не стал, все те, что тогда диктовали, а я только просто писал. 1967 257. СЕРДЦЕ Если мир треснет, трещина пройдет через сердце поэта. Генрих Гейне Мир был разъят и обесчещен, земля крутилась тяжело. Ах, сколько их, тех самых трещин, по сердцу самому прошло! Оно еще живет покуда и переваривает быт, но, словно с трещиной посуда, веселым звоном не звенит. Оно еще стучит неплохо, в нем не совсем погаснул жар; оно годится твой, эпоха, последний выдержать удар. 1967 258. НОЧЬ В ПЕРЕУЛКЕ Как в сказочной шкатулке, похожий на ханжу, в токийском переулке томительно хожу. Сначала по закону не видно здесь ни зги — лишь трубочки неона да синие круги. Потом идут хмельные, храня приличный тон, и пахнет, как в России, японский самогон. Таким же самым духом насыщена до слез горбатая старуха с торговлишкой вразнос: как Ноева семейка, воркуют и гремят лягушечки и змейки и мордочки тигрят. Японские иены и русский аппетит. Как жирная гиена, старушечка глядит. Сдержаться не умею: на гибель на свою, заранее бледнея, я в руки взял змею. Исчерпан и исперчен торговый интерес: змея из гуттаперчи, да я-то из телес. Для оргии дальнейшей не годен мой талант: опасны эти гейши и страшен хиромант. Он, красный весь и синий, на грани бытия. Ведь в сонме этих линий есть линия моя. Сейчас я всё узнаю сквозь сказочную тьму. Но всё же не гадаю, наверно, понимая, что это ни к чему. 1967 |
