3 На полке вагонной качаясь, покинув уют и семью, я ехал в Сибирь, возвращаясь, как думалось, в юность свою. Не зря же строительный опыт достался мне с тех еще пор, когда я ходил в землекопах, месил известковый раствор. Когда я весь день без обмана, сумев эту хитрость постичь, на той на козе деревянной таскал краснотелый кирпич. С работою прежней знакомый, я верил умом и душой, что буду почти что как дома на нынешней стройке большой. Но, эти портальные вышки едва увидав наяву, я обмер, как сельский мальчишка, впервые попавший в Москву. Я снизу смотрел и несмело из юности бедной своей на эти подъемные стрелы, на дело крюков и ковшей. Как будто, стеснительность пряча, один, совершенно один, стою я с лопатой и тачкой средь этих железных махин. Я в этом бы стиле и вкусе и дальше раздумывать стал, но тут самосвал Беларуси под ковш экскаватора встал. В семье тепловозов и кранов, среди рычагов и колес таким же он был великаном, нагрузку такую же нес. Растерянность кончилась сразу, механику поняв чудес, я быстро по лесенке МАЗа в кабину огромную влез… 1958 Иркутск 133. КАРМАН
На будних потертых штанишках, известных окрестным дворам, у нашего есть у мальчишки единственный только карман. По летне-весенним неделям под небом московским живым он служит ему и портфелем, и верным мешком вещевым. Кладет он туда без утайки, по всем закоулкам гостя, то круглую темную гайку, то ржавую шляпку гвоздя. Какие там, к черту, игрушки — подделки ему не нужны. Надежнее комнатной пушки помятая гильза войны. И я говорю без обмана, что вы бы нащупать смогли в таинственных недрах кармана ребячую горстку земли. Ты сам, мальчуган красноротый, в своей разобрался судьбе: пусть будут земля и работа — и этого хватит тебе. 1959 134. МАЛЬЧИШЕЧКА В Петропавловской крепости, в мире тюремных ворот, возле отпертой камеры молча теснится народ. Через спины и головы зрителям смутно видны одинокие, голые струйки тюремной стены. Вряд ли скоро забудется этот сложенный намертво дом, кандалы каторжанина, куртка с бубновым тузом. Экскурсанты обычные, мы под каменным небом сырым лишь отрывистым шепотом, на ухо лишь говорим. Но какой-то мальчишечка наши смущает умы, словно малое солнышко в царстве железа и тьмы. И родители чинные, те, что рядом со мною стоят, на мальчишку на этого, и гордясь и смущаясь, глядят. Не стесняйся, мальчонышек! Если охота — шуми, быстро бегай по камерам, весело хлопай дверьми. Пусть резвится и носится в милом азарте своем, открывает те камеры, что заперты были царем. Без попытки пророчества я предрекаю, любя: никогда одиночество, ни за что не коснется тебя. 1959 Ленинград 135. ЗИМНЯЯ НОЧЬ Не надо роскошных нарядов, в каких щеголять на балах, — пусть зимний снежок Ленинграда тебя одевает впотьмах. Я радуюсь вовсе недаром усталой улыбке твоей, когда по ночным тротуарам идем мы из поздних гостей. И, падая с темного неба, в тишайших державных ночах кристальные звездочки снега блестят у тебя на плечах. Я ночью спокойней и строже, и радостно мне потому, что ты в этих блестках похожа на русскую зиму-зиму́. Как будто по стежке-дорожке, идем по проспекту домой. Тебе бы еще бы сапожки да белый платок пуховой. Я, словно родную науку, себе осторожно твержу, что я твою белую руку покорно и властно держу… Когда открываются рынки, у запертых на ночь дверей с тебя я снимаю снежинки, как Пушкин снимал соболей. 1959 |
