ТИПОГРАФИЯ Без промедленья и опаски, как в марте трепетный апрель, я слышу запах типографский хотя б за тридевять земель. Я чую мокрые страницы ночного позднего труда, как словно старая волчица овечьи мирные стада. Неповторимо и повторно навеки обожаю я цех типографии наборный и стук вечернего литья. Недавно ездя по Востоку, куда отправил нас журнал, я свет увидел одинокий и в типографию попал. Здесь набирала буквы с толком, от удовольствия шепча, широкоскулая монголка в халате с братского плеча. Халат как раз такой окраски — он лучше выглядеть не стал — я в той бригаде типографской в туманной юности таскал. Как будто здесь, в степи прогоркшей, его я скинул сгоряча и отдал ей, как шуба Орше дарилась с царского плеча. ПРИЗЫВНИК Под пристани гомон прощальный в селе, где обрыв да песок, на наш теплоходик недальний с вещичками сел паренек. Он весел, видать, и обижен, доволен и вроде как нет, — уже под машинку острижен, еще по-граждански одет. По этой-то воинской стрижке, по блеску сердитому глаз мы в крепком сибирском парнишке солдата признали сейчас. Стоял он на палубе сиро и думал, как видно, что он от прочих речных пассажиров незримо уже отделен. Он был одинок и печален среди интересов чужих: от жизни привычной отчалил, а новой еще не достиг. Не знал он, когда между нами стоял с узелочком своим, что армии красное знамя уже распростерлось над ним. Себя отделив и принизив, не знал он, однако, того, что слава сибирских дивизий уже осенила его. Он вовсе не думал, парнишка, что в штатской одежке у нас военные красные книжки тихонько лежат про запас. Еще понимать ему рано, что связаны службой одной великой войны ветераны и он, призывник молодой. Поэтому, хоть небогато — нам не с чего тут пировать,— мы, словно бы младшего брата, решили его провожать. Решили хоть чуть, да отметить, хоть что, но поставить ему. А что мы там пили в буфете, сейчас вспоминать ни к чему. Но можно ли, коль без притворства, а как это есть говорить, каким-нибудь клюквенным морсом солдатскую дружбу скрепить? УТРЕННЯЯ ГЛАВА
Я увидал на той неделе, как по-солдатски наравне четыре сверстника в шинелях копали землю в стороне. Был так приятен спозаранку румянец этих лиц живых, слегка примятые ушанки, четыре звездочки на них. Я вспомнил пристально и зорко сквозь развидневшийся туман ту легендарную четверку и возмущенный океан. С каким геройством непрестанным от человечества вдали солдаты эти с океаном борьбу неравную вели! С неиссякаемым упорством, не позабытым до сих пор, свершалось то единоборство, не прекращался тяжкий спор. Мы сразу их назвали сами, как разумели и могли, титанами, богатырями и чуть не в тоги облекли. Но вскоре нам понятно стало, что, обольщавшие сперва, звучат неверно, стоят мало высокопарные слова. И нам случилось удивиться, увидевши в один из дней не лики строгие, а лица своих измученных детей, обычных мальчиков державы, сумевших в долгом том пути жестокий труд и бремя славы с таким достоинством нести. МОНТАЖНИКИ В своих пристрастьях крайне стойкий, не покидая главный класс, я побывал на Братской стройке и даже, помнится, не раз. На эстакаде, без подначки, стоял я, сын других времен, как землекоп с дощатой тачкой меж металлических колонн. И как-то сдуру — между нами — совсем не к месту позабыл, что этой станции фундамент я сам с друзьями заложил. Но всё равно, потом и сразу, среди чудес и пустяков, меня прельстили верхолазы в разводьях вешних облаков. Они, ходя обыкновенно, не упуская ничего, вели второй монтаж вселенной не плоше бога самого. Им на земле уже неловко, они обвыклись в небесах, и звенья цепи для страховки висят у них на поясах,— той цепи, что при царской власти, чтоб и бунтарь бессильным был, и на ногах и на запястьях устало каторжник носил; той цепи, что в туманной дали, власть отнимая и беря, отцы и деды разорвали осенней ночью Октября. |
