42. «Ты всё молодишься. Всё хочешь…» Ты всё молодишься. Всё хочешь забыть, что к закату идешь: где надо смеяться — хохочешь, где можно заплакать — поешь. Ты всё еще жаждешь обманом себе и другим доказать, что юности легким туманом ничуть не устала дышать. Найдешь ли свое избавленье, уйдешь ли от боли своей в давно надоевшем круженье, в свечении праздных огней? Ты мечешься, душу скрывая и горькие мысли тая, но я-то доподлинно знаю, в чем кроется сущность твоя. Но я-то отчетливо вижу, что смысл недомолвок твоих куда человечней и ближе актерских повадок пустых. Но я-то давно вдохновеньем считать без упрека готов морщинки твои — дуновенье сошедших со сцены годов. Пора уже маску позерства на честную позу сменить. Затем что довольно притворства и правдою, трудной и черствой, у нас полагается жить. Глаза, устремленные жадно. Часов механический бой. То время шумит беспощадно над бедной твоей головой. 1940 43. ДОРОГА НА ЯЛТУ
Померк за спиною вагонный пейзаж. В сиянье лучей золотящих заправлен автобус, запрятан багаж в пыльный багажный ящик. Пошире теперь раскрывай глаза. Здесь всё для тебя: от земли до небес. Справа — почти одни чудеса, слева — никак не меньше чудес. Ручьи, виноградники, петли дороги, увитые снегом крутые отроги, пустынные склоны, отлогие скаты — всё без исключения, честное слово! — частью — до отвращения лилово, а частью — так себе, лиловато. За поворотом — другой поворот. Стоят деревья различных пород. А мы вот — неутомимо, сначала под солнцем, потом в полумгле — летим по кремнистой крымской земле, стремнин и строений мимо. И, как завершенье, внизу, в глубине, под звездным небом апреля, по берегу моря — вечерних огней рассыпанное ожерелье. Никак не пойму, хоть велик интерес, сущность явления: вроде звезды на землю сошли с небес, а может — огни в небеса уходят. Меж дивных красот — оглушенный — качу, да быстро приелась фантазия: хочу от искусства, от жизни хочу побольше разнообразия. А впрочем — и так хорошо в Крыму: апрельская ночь в голубом дыму, гора — в ледяной короне. Таким величием он велик, что я бы совсем перед ним поник, да выручила ирония. 1940 44. КРЫМСКИЕ КРАСКИ Красочна крымская красота. В мире палитры богаче нету. Такие встречаются здесь цвета, что и названья не знаешь цвету. Тихо скатясь с горы крутой, день проплывет, освещая кущи: красный, оранжевый, золотой, синенький, синеватый, синющий. У городских простояв крылец, скроется вновь за грядою горной: темнеющий, темный, и под конец — абсолютно черный. Но, в окруженье тюльпанов да роз, я не покрылся забвенья ряской: светлую дымку твоих волос Крым никакой не закрасит краской. Ночью — во сне, а днем — наяву, вдруг расшумевшись и вдруг затихая, тебя вспоминаю, тебя зову, тебе пишу, о тебе вздыхаю. Средь этаких круч я стал смелей, я шире стал на таком просторе. У ног моих цвета любви моей — плещет, ревет, замирает море. 1940 45. ГЛИЦИНИЯ Я знал — деревья разные есть: одно — согнется дугою; не обхватить, не встряхнуть, не влезть — растет до небес другое. Я видел берез золотую вязь, на кедры глядел — толково! Но что б такое? Да отродясь не видывал я такого. Не кверху, а вдоль по стене идет кривая серая линия, нету на ней ни листочка — вот это и есть глициния. Жмется к теплу, ползет по стенам, юлит возле самой двери — так вот подлец бочком, постепенно, к нам влезает в доверие. Горы зовут за собою, ввысь: «Стань, дорогой наш, выше». А эта точится, как грязная мысль, как подленькая мыслишка. Когда отсюда уеду в Москву, натянет она на себя листву, цветочки навесит — рисуйте! Но мне ее удалось разгадать, я-то успел ее увидать во всей обнаженной сути. Я здесь гость. А в таком положении, пожалуй, ругаться не полагается. Но очень противно, когда растение и вдруг — ни с того ни с сего — пресмыкается. 1940 |
