С БОЛГАРСКОГО Людмил Стоянов 391. НЕ МОГУ БЕЗ ЛЮДЕЙ Летним днем по пути к перевалу я иду непоспешно вперед. Солнце словно бы лижет устало теплых листьев светящийся мед. Там в долине, внизу, на рассвете миновал я поля и сады. Улыбаясь, румяные дети мне тащили в ручонках плоды. А старик, по обличию строгий,— я ему чуть заметно кивнул, — пожелал мне удачной дороги и в уснувших хлебах утонул. Позабыть ли шалаш лесорубов, что меня от ненастья укрыл? Я был счастлив меж ними сугубо, я счастливым воистину был! Эти люди мне вроде чужие, словно камень, песок и трава, но остались в душе, как живые, их повадки, движенья, слова. Перевал перейду терпеливо и туда опущусь налегке, где колышутся желтые нивы и белеет село вдалеке. У ручья полевого присяду… Но в моей отрешенности тут эти образы милые кряду — одиночество скрасить — пройдут. Помню я все свиданья и встречи на неближней дороге своей. Я тянусь к человеческой речи, — не могу, не могу без людей. Там, где двое на поле соседнем о заботах своих говорят, я — хоть издали — их собеседник, им обоим приятель и брат. <1970> С ВЕНГЕРСКОГО Дьюла Ийеш 392. ПАХАРЬ Пахарь пишет книгу жизни в час рассвета. Вся земля вокруг пошла на книгу эту. Ранним утром борозду за бороздою я читаю, словно строку за строкою. В первый раз за долгий век батрак вчерашний по своей, а не чужой шагает пашне. В первый раз идет работник вслед за плугом, как идут навстречу счастью вслед за другом. Два тяжелые быка под солнцем мая перед пахарем торжественно шагают. Два быка, как с братом брат, шагая рядом, огибают танк, раскроенный снарядом. Пусть стоит он со своей разбитой башней, словно память о войне, на этой пашне. Вольный пахарь плугом землю подымает — так народ свою историю слагает. <1948> С МОНГОЛЬСКОГО
Сормууниргшийн Дашдооров 393. ВОЗЛЕ ПАМЯТНИКА ПУШКИНУ В МОСКВЕ Каждый сквозь шум дождя, как бы сквозь свет и тьму, мимо него идя, кланяется ему. Осень — его пора. В чудном избытке сил осенью золотой он очарован был. Голову наклонив, не поднимая глаз, шелест ее ветвей слушает он сейчас. Мелкий московский дождь медленно моросит. Мокрый осенний лист наискосок летит. Счастлив я на земле с ним под одним дождем: дождь на его челе и на лице моем. <1966> С ИСПАНСКОГО Маркос Ана 394. ЧТО ТАКОЕ ЖИЗНЬ? Напомни мне, как выглядит дерево, напомни, как щебечет река, когда над нею носятся тысячи птиц? Расскажи мне о влажном шуме моря, о просторном аромате полей, о звездах, о светящемся воздухе. Объясни мне, правда ли, что горизонт стоит без замочной скважины и без ключей, как хижина бедняка? А что такое поцелуй женщины? Произнеси хоть какое-нибудь женское имя,— я позабыл их все. Неужели и теперь там, за стеною, лунные ночи пронизаны трепетом страсти? Или, может быть, во всем мироздании осталась только моя камера, ее кладбищенский сумрак и гробовое молчание каменных плит? Двадцать два года… Я забыл объем, запах и цвет вещей. Я пишу бессмысленные слова: «море», «поле». Я произношу слово «лес», но не помню геометрии дерева. Я беззвучно называю людей и предметы, которые каждый день тюремщики выталкивают из моей памяти. (Нельзя продолжать. Идет надзиратель. Я слышу его шаги.) <1962> С БЕНГАЛЬСКОГО Бишну Де 395. НАРОД БЕССМЕРТЕН Шли банды по нивам индийской земли, жгли хижины наши и нас убивали. Но волю народа они не сожгли и душу народную не расстреляли. Империя! Ты не жалела свинца, железом и сталью восставших карала,— так стали железными наши сердца, так наша решимость железною стала. Вдоль рек бенгалийских — стенанье и прах, кружится зола над наделами пашен. Взошла и созрела на нищих полях лишь ненависть наша, да! — ненависть наша. Мы этот большой урожай соберем своими руками, своими серпами, наполним им души и грозно пойдем под знаменем мира на битву с врагами. Мы вольную жизнь принесем матерям, мы двери в грядущее счастье откроем: недаром вы пели своим сыновьям и песни голодных, и гимны героев. Нетленны, нетленны и ткач, и батрак, нетленно рабочее братство народа, бессмертен горшечник, и вечен рыбак, и вечной любовью мы любим свободу. <1949> |
