239. СЧАСТЛИВЫЙ ЧЕЛОВЕК Я был, понятно, счастлив тоже, когда влюблялся и любил или у шумной молодежи свое признанье находил. Ты, счастье, мне еще являлось, когда не сразу, неспроста перед мальчишкой открывалась лесов и пашен красота. Я также счастлив был довольно не каждый день, но каждый год, когда на празднествах застольных, как колокол на колокольне, гудел торжественно народ. Но это только лишь вступленье, вернее, присказка одна. Вот был ли счастлив в жизни Ленин, без оговорок и сполна? Конечно, был. И не отчасти, а грозной волей главаря, когда вокруг кипело счастье штыков и флагов Октября. Да, был, хотя и без идиллий, когда опять, примкнув штыки, на фронт без песен уходили Москвы и Питера полки. Он счастлив был, смеясь по-детски, когда, знамена пронося, впервые праздник свой советский Россия праздновала вся. Он, кстати, счастлив был и дома, в лесу, когда еще темно… Но это счастье всем знакомо, а то — не каждому дано. 1967 240. ПО ПОВОДУ ГОЛУБЕЙ Пока, увязнувши на треть, скрипит планеты колесо, она успела постареть, твоя голубка, Пикассо. Когда на улице светло, любому мальчику видать: с набитым зобом тяжело ей подниматься и летать. Нет блеска сокола в очах, и нет бесстрашия орла. Так приживалка на харчах у благодетельниц жила. Немало раз породу их, когда идет киножурнал, во фраках сизо-голубых на ассамблеях я видал. Не призываю воевать, не обижаю прочих птиц, — мне хоть бы только развенчать ясновельможных голубиц. 1967 241. ПИСЬМО В РАЙОННЫЙ ГОРОД Пишет Вам неизвестная личность, не знавшая Вас во времена жизни моего сына Бори Корнилова, который, как мне известно, был близким Вам другом. Из письма Т. М. Корниловой Где-то там, среди холмов дубравных, в тех краях, где соловьев не счесть, в городе Семенове неславном улица Учительская есть. Там-то вот, как ей и подобает, с пенсией, как мать и как жена, век свой одиноко коротает бедная старушечка одна. Вечером, небрежно и устало, я открыл оттуда письмецо, и опять, как в детстве, запылало бледное недоброе лицо. Кровь моя опять заговорила, будто старый узник под замком. Был ты мне, товарищ мой Корнилов чуть ли не единственным дружком. Мир шагал навстречу двум поэтам, распрекрасный с маковки до пят. Впрочем, я писал уже об этом, пусть меня читатели простят. Получил письмо я от старушки и теперь не знаю, как мне быть: может быть, пальнуть из главной пушки или заседанье отменить? Не могу проникнуть в эту тайну, не владею почерком своим. Как мне объяснить ей, что случайно мы местами обменялись с ним? Поменялись как, не знаем сами, виноватить в этом нас нельзя — так же, как нательными крестами пьяные меняются друзья. Он бы стал сейчас лауреатом, я б лежал в могилке без наград. Я-то перед ним не виноватый, он-то предо мной не виноват. 1967 242. ЖАНТИЛ ИЗ БРАЗИЛИИ Не жалуясь нисколечко, душой и телом чист, лежит себе на коечке бразильский коммунист. Ему побриться недосуг, о красоте забыл мой юный брат и верный друг. Виват тебе, Жантил! Не ландыши и лилии у друга на уме. Компартия Бразилии в подполье и тюрьме. Поговорить в охотку нам, хочу, чтоб рассказал, как он в больницу Боткина нечаянно попал. Беседуем, как химики: понятней и скорей на пальцах да на мимике, без всяких словарей. Беседу однотемную уж мне ли позабыть — решеточку тюремную легко изобразить. Свою понурив голову, не позабыл Жантил дубиночки тяжелые напудренных горилл. Он сам, как было велено, не посчитал за труд приехать в школу Ленина, в Марксистский институт. С тобой шагаем об руку, не остерегшись их — ресниц святого отрока и родинок больших. Ведь кудри непокорные спадают на глаза, молниеносно-черные, как поздняя гроза. В том, что изобразили мы, есть свой и смысл, и лад. Компартия Бразилии, виват тебе, виват! 1967 |
