5. Пахом-дом Вот пьяница бредет Пахом В блевотине своей, как в злобе, Идет молиться он — грехом Бо он дитя угробил. Все тяжелей бредет Пахом, Вот позади уж полпути, Вдруг стал он на дороге Дом, Прохожему не обойти. Едва войдет и соль найдет, На печке вспялится сова, А из-под лавки подмигнет Ему кабанья голова. Под паутиною висит Вся темная икона, А если бросится он спать — Змея ему на лоно. И стены странно задрожат, Из подпола несется чад Горелых тел — там двери в ад, Там мучают убогих. Из дома кинешься бежать До первого в потемках стога, От ужаса теряя тело И превращаясь быстро в Бога. 6. Лабиринт
Вот Матрена потерялась На лугу, на лугу, Мы бежали, восклицали: Угу-гуй, угу-гу. Только след мы отыскали, Только хлеб мы обретали, Что Девица потеряла на бегу. Вот глядим — лежит сухая корка хлеба, Но, чудесная, растет, Давит сок из ягод неба, Подымает свод. Мы на хлеб на той напали, Стали грызть со всех концов, Вдруг Матрену там отыщем, С нею Киев и отцов. Феодосий — он гундосый, он такой, Он — безногий, красноглазый, он — плохой. "Ах зачем, ах зачем я в краюху вбежал? Как в болоте увяз, как в навозе застрял. Мягкий хлеб, теплый хлеб, Тесный пористый путь, Я оглох, я ослеп, Я теперь — кто-нибудь". Вот Федула вбежала С другого конца, У ней нос набекрень, Язвой рот в пол-лица. И Пахом-живоглот, И мордастый Максим, Все вбежали во хлеб И колышутся с ним. Понеслись они все, Кто безглаз, кто горбат, Прямо к центру земли, Как четверка мышат. Как там сытно, тепло, Не задохнутся там. Жаркий хлеб на крови Со слезой пополам. Они взад и вперед, Они вниз — к небесам, Нет Матрены нигде, Закружилися там. Тут прохожий прошел, Странник некий чужой, Он и съел этот хлеб Пеклеванный и злой. И четыре юрода В его животах Говорили на сто десяти Языках. И в его-то крови Они вольно живут, То ли он их несет, Ноги в Киев несут. Эпилог Я шла, чертила угольком По туче — что пристала? И в страшный заходила дом, Невидимою стала. Но и невидимая я Шептала и крестилась, И долго в темноте рука, Бледнея, все светилась. Чужое сердце сразу стало, Как будто кто отрезал бритвой, И в нем сама себя шептала Исусова молитва. Ты был там, путник? Ты прочел Пергамент темный старцев строгих, Что улием бессонных пчел Уж не о мире молят, а о Боге. ЛЕСНОЙ ОТШЕЛЬНИК На звезду молился столпник всею ночью — Бо она лежала на востоке, И ему не удивлялись звери, Ведь они не удивятся даже — Если Бог придет к ним одинокий. (Но они немного удивятся, Если человек подарит хлеба), А святой молился неустанно На икону ночи, сполох неба. И к утру ему казаться стало, Что внутри звезды он, как в пещере, В цитрусе и в кожуре сиянья, И вокруг него ходили звери, Как вокруг сияющей березы, Так смотрел он долго на мерцанье, Что входил во света сердцевину, Там внутри о бессловесных всех Он молил за нищую скотину. Да и все мы бессловесны, все, Безъязыким стал и он с зарею, Всё вокруг — в тумане и росе, А звезда плыла уж под землею. ЛОЦИЯ НОЧИ Книга поэм[31] Горбатый миг 1 В Сингапуре пестрых дней В розовой кружася лодке, По волнам веселой водки Я ныряла средь теней, Счеловеченных неловко. Горою вспучился залив. Миг, нечто значащий, горбат. И звезд вдруг удлинились гвоздья. Сосен мерзнущие гроздья — Тяжкий зимний виноград — Он чуть подсолен, чуть в укор. Чего ты вздыбился, залив? Но он молчит, как будто горд, Что к небу бросил, не спросив, Зеленый непрозрачный горб. вернуться СПб.: Советский писатель, 1993. ISBN 5-265-01935-9 Обложка Александра Помпеева. С.3-10. |
