VIII. К ПРОВИНЦИАЛКЕ Может, ты не знала, абдерянка, — Кинфию обидеть очень страшно — Кинфия такие знает травы, Чары есть у Кинфии такие… Что спадешь с лица ты, почернеешь, Будешь ты икать и днем и ночью, Повар-грек твой будет в суп сморкаться, Потому что порчу наведу я, И залечит тебя твой хваленый Врач египтянин. Даже пьяный негр, матрос просоленный, В долгой по любви стосковавшийся дороге, Даже он в постель к тебе не ляжет. Так, что, лучше, ты, абдерянка, Кинфию забудь, оставь в покое. Впрочем, пальцем я б не шевельнула, Если сделаешь мне что дурное — Все равно Юпитер, знай, накажет. Кинфию обидеть — очень страшно. КНИГА ВТОРАЯ I Вьется в урнах предков пепел — нынче Диониса ночь. Все закрыты на просушку Эсквилинские сады, Где исходит черной пеной вечно юный Дионис. Равноденствие, и в чанах сада квасится весна. Он исходит черной грязью, мраком, блеском и забвеньем, Умирает, чтобы снова возродиться в эту ночь. Будь ты богом или смертным — если только существуешь, Занесет тебя налетом, житой жизнью занесет, Как заносит в море дальнем затонувшие галеры Илом, галькой и песком. Я забвенью полусмерти научусь у Диониса, Очищает только смерть. Умирай же вместе с богом, Что, перелетев чрез Форум, упадет в закрытый сад. Налакайся черной грязи, изойди же черной грязью, Ты воскреснешь чистым, юным — воскресит тебя Загрей. II Кто при звуках флейты отдаленной Носом чуть поводит, раздувает ноздри, Кто на помощь слуху зовет обонянье, Тот музыку тонко понимает. Кто, поставив пред собою блюдо, Сладкий запах, острый дым вкушает, Наклонив к нему слегка и ухо, Толк тот знает не в одной лишь пище. И любому чувству из шести — какому Ни нашлось бы дело и работа — Смежное он тотчас приплетает, Тотчас же их все зовет на помощь. Поступает он как грек умелый, Управляющий большою виллой, — Хлынет дождь — он выставит кувшины, Не один, а все, что только в доме. III Что хорошего в Саратоге дальней? Для чего ты живешь в глуши юга? Все мы ютимся, правда, На дальнем дворе вселенной, А далёко — в господской вилле Музыка, свет и пенье. Мы, как жертвенные ягнята, В щели видим отблеск и отзвук И дрожим, что вот рукой грубой Дверь откроется резко настежь… Ты приедешь, но будет поздно, Ты вернешься потом в столицу, Но меня не найдешь и даже Не найдешь и моей гробницы, Потому что в ворота мира Волосато-железный кулак Стучится. IV. КЛАВДИИ — ПОСЛЕ ПОСЕЩЕНИЯ БОЛЬНОЙ БАБКИ
Неужели та, Что была мне домом, Столбом, подпирающим мирозданье, Очага жаром, овечьей шерстью — Ныне Жирно-сухим насекомым, За косяк взявшись и провожая Невидящим взглядом, Слыша — не слышит, И, шелушась, стоит. V Много, гуляя в горах, камней пестроцветных нашла я. Этот валялся в пыли, унюхала тот под землей. Этот формой прельстил, цветом понравился тот. Все побросала в мешок и его волоку за спиною, Может, в долине потом блеск их и цвет пропадет, В утреннем свете булыжной растает он грудой, Ведь ошибиться легко, по пояс бродя в облаках. Все же — надеюсь, когда их рассыплю в таверне, Скажет: как ярки — плебей, скажет: как редки — знаток. VI Сами смотрят кровавые игры, Жрут ягнят, телят и голубей И плетут, что очень я жестока. Я в таком ни в чем не виновата. Правда, раз я обварила супом Наглого и мерзкого мальчишку — Пусть под тунику не лезет за обедом, Суп имею право я доесть. Раз в клиента запустила бюстом Брута, кажется. Его мне жалко — Черепки-то выбросить пришлось. Раз нарушила закон гостеприимства — Со стены сорвавши дедушкину пику, Понеслась я с нею на гостей. Уж не помню почему. Забыла. И они ушли с негодованьем, Говоря, что больше не придут. И меня ославили свирепой, Я же кроткая, я кротче всех. Мной рабы мои всегда довольны, Муравья я обойду сторонкой, У ребенка отниму жука. VII. НА ПЛЯЖЕ В БАЙИ Падает Солнце в златых болячках, Нежный агнец спускается с гор Черных. Свалялась шерсть его — В репьях и колючках, И дрожит, Перерезана надвое кем-то На песке мокром Звезда морская. Видно, богу бессмертному это угодно, Мне же смертной даже и стыдно — Вечно бледной пифией в лихорадке Вдыхать испарения злые И вцепляться в невидимое, как собака В кус вцепляется, головой мотая… Но послушна я веленью бога, Шьющего стрелой золотые песни. Я иду — на плечах моих пещера Тяжелым плащом повисла, И невидимый город Дельфы Дышит зловеще. Варится жизнь моя в котле медном, Золотые солнца в крови кружатся. Тянут Парки шелковые нити. Тащат рыбаки блестящие сети. Задыхаясь, я жабрами хлопаю быстро, И вокруг меня золотые братья Сохнут, извиваясь, — в тоске Смертной. |
