Грек, ты помнишь ли — во сколько обошелся?

Вместо виллы тебя я купила,

Чтобы ты, пресыщенный годами,

Мудростью старинной начиненный,

Помогал мне понимать Платона,

В греческом не очень я сильна.

Чтобы ты в египетские тайны

Посвятил меня, александриец,

Но всего-то больше для того ведь,

Чтобы ты в скорбях меня утешил.

Завтра мне, ты знаешь, стукнет сорок.

Что такое возраст? Научи.

Как это я сделалась старухой,

Не вчера ль в пеленках я лежала?

Как это случилось? Объясни.

Знаешь ты сама, меня не хуже —

Цифры ничего не означают,

И для всех течет неравно время.

Для одних ползет, для прочих скачет.

И никто не знает час расцвета,

И тебе быть может в сорок — двадцать.

Если будешь чепуху молоть ты,

То продам тебя иль обменяю

На врача и повара. Подумай.

В первой люстре мы голубоваты,

Во второй — душа в нас зеленеет,

В третьей — делается карминной,

А в четвертой — в двадцать восемь, значит,

Фиолетовою станет, в пятой — желтой,

Как в страду пшеница.

А потом оранжевой, и дальше

Всё должна душа переливаться,

Все пройти цвета, а мудрой станет —

Побелеет, а бывает вовсе

И таких цветов, что глаз не знает.

Все она проходит превращенья,

Измененья, рост и переливы,

Ведь нельзя всю жизнь багрово-красным

Надоедливым цветком висеть на ветке,

Голой, побелевшей от морозов.

Только у богов да их любимцев так бывает —

Цвет отыщет свой и в нем пребудет,

Артемида ведь не станет дряхлой,

И Гефест младенцем не бывал.

Что заладил про богов да про младенцев.

Ну а если я на дню меняю цвет свой

Сотню раз — то синий, то зеленый?

Кинфия, душа твоя — растенье

И не может в росте уменьшаться,

Но растет и зреет и трепещет.

Есть у цвета смысл сокровенный,

Есть у цвета тайное значенье.

Дождь — есть снег, глубоко постаревший,

Оба же они — одна вода,

Так душа собою остается у младенца и у старика.

Всё же знать нам нужно — снег ли, дождь.

Снег не может вдруг пойти в июне,

Дождь не льется мутно в январе.

Краснобай ты жалкий и нелепый.

И от всех от этих разговоров

Почернела вся моя душа.

В хижину вошла и огляделась:

Будто привиденья увидала —

В том углу однажды я рыдала,

В том молилась…

Если б эти призраки былого

Вдруг воскреснув — плотью-костью стали,

То-то давка здесь бы началась —

Как на скачках в праздники большие.

Сами бы себя передушили,

Сами бы себя перекусали,

И девчонки по-спартански, молча,

Кулаком наотмашь взрослых били,

Ну а те — разнеженно визжали…

Так я вдруг представила ту свалку,

Эту бочку жизни мной отжитой…

Но душа бы искрой убегала

От одной — в другую — до живущей,

До меня, мгновенно долетая,

Оставляя позади все толпы

Тающих, одетых, неодетых,

Гневных, и веселых, и печальных —

Будто город после изверженья

Равнодушно-дикого вулкана.

Вновь Проперций мой ко мне вернулся,

Счастие для Кинфии какое!

Исцарапанный, залапанный, помятый,

Облысевший, грязный, исхудавший.

Бегают глаза его так жалко.

Отчего же ты в глаза не смотришь?

И кого стыдишься — не меня ли?

Третьего стыдишься ты — любови,

Ведь она противу нашей воли

Бегает за мною и тобою

И на стыд и горе снова сводит.

Ах, тебя прогнать отсюда взашей

Так бы мне хотелось — только жалко

Бедную сестрицу ту — любвишку,

Жалкую, но все-таки живую.

Поменяй же тогу, эта в пятнах,

Залечи царапины, умойся,

После серой окурись от скверны.

Видно, уж судьба моя такая…

Только вчера я хотела

Югер земли отсудить у соседа —

Там растет виноград кудрявый,

Ползают мохнатые улитки, —

И сейчас сужусь за этот югер,

Но к нему как будто охладела.

Нынче я хочу совсем другого —

Я хочу достать шафранной краски

Для волос — шафранной, с переливом,

Рыжей стать хочу — лисицей в поле,

И к глазам зеленым цвет подходит.

Нам всегда хоть что-нибудь желанно,

Нынче это, завтра что другое.

О желанья, вы — скороходы,

Что, сменяясь, жизнь влекут

К мете заветной.

Вы — погонщики, вы и кони…