ТРАКТАТ О НЕРАЗДЕЛЬНОСТИ ЛЮБВИ И СТРАХА Глухой: Бомба ли разорвется, Подумаешь: "Я оглох". (Не входи в темную комнату, не зажигай света, там может быть Бог.) Слепой: Если вдруг что-то вспыхнет, Подумаешь: "Я ослеп". И превратишься в сияющий, Но заколоченный склеп. Тогда и входи в комнату, Зажигай оранжевый свет, Бога там больше нет. Он теперь весь внутри. Вы одни в темноте, Нищете, тесноте. ТРАКТАТ О БЕЗУМИИ БОЖЬЕМ
Бог не умер, а только сошел с ума, Это знают и Ницше, и Сириус, и Колыма. Это можно сказать на санскрите, на ложках играя, Паровозным гудком, или подол задирая (И не знают еще насельники рая). Это вам пропищал бы младенец 6-мильярдный, Но не посмеет, сразу отправят обратно. Но на ком же держатся ночи, кем тянутся дни? Кто планет и комет раздувает огни? Неужели ангелы только одни? Вот один, как бухгалтер, не спит, все считая Мириады, молекулы. Только затея пустая. И другой, подхвативши под руки птицу, Скачет, смеется и странно резвится… Может, и ангелы? Подкожной безуминкой вирус и в солнце и в сердце. Если вся тварь обезумела, Творцу никуда уж не деться. Мира лопнула голова. Холодно стало в раю. Морды кажут слова, Их пропитанье — дурная трава. И только надежда на добротолюбие тех, Кто даже безумье священное стиснет в арахис-орех. СТОГА-УБИВЦЫ Душистый вечер напролом Бредет, подняв рога. За ним безмолвною толпой С полей бредут стога. Бросай меня, стогов семья, На травку разбери — Семь глаз, стопу и уха три В труху столки, сотри. О, где ты, связка слёз сухих, Затеряна в соломе? Шипи, шурши и шелести О мягком костоломе. Подняв дреколья вверх, идут В ночи горбатой мглистой. Где вязка снов, как рыб живых? Где узелок мой чистый? Весь мир запутан, как кудель, Ворсинки, ости, нити. Зачем вы, злые колтуны, Весь камень-мир казните? Зачем смертельна мягкость рук, Бесчисленность, безмерность? Стог, разрыхляясь, звезды жрет, Их прадедову нежность. В СКОБЯНОЙ ПРОВИНЦИИ Сколько в небо взоров возносилось. Сколькие с Луной слипались лица. Звезды, звезды — это только гвозди, Вбитые из вечности в глазницы, Четырехугольные тупые, Купленные в скобяной столице. Сколько в мире мастерства железа! Всё в нем звякает, скрипит, скрежещет. Вот и сердце в кузнецы подалось, А едва умолкнет — затрепещет. Это ли оковы, звенья, цепи? Посинело или снова ало? Ничего нет мягкого на свете, Кроме раскаленного металла. ДИТЯ В ГЕТТО В ОКРУЖЕНИИ БУКВ Сегодня не вернулся "алеф", Вчера все прыгал надо мной И звал играть на дубе старом, На нежно-грубо-золотом. Моя рука его носила, Накренясь и отделясь. Алеф, ты меня умнее, А я глупой родилась. "Что, Басенька, ты вся трепещешь? Открой глаза, умой лицо!" Со стоном буквочка "омега" На палец пала, как кольцо. В окне качалась низко ива, За стенкой взвыл вдруг женский бас В холодном ужасе: "Скорее Ребенка прячьте под матрас". Все скрежетало, грохотало, Храпел безмозглый грузовик. И буква "шин" тремя свечами Сгорела в сердце в один миг. ЗАЖИГАЯ СВЕЧУ Свечи трепещут, свечи горят, Сами молитву мою говорят. То, что не вымолвит в сумерках мозг, Выплачет тусклый тающий воск. Зря ль фитилек кажет черный язык, Он переводит на ангел-язык. Что человек говорить не привык — Скажет он лучше, вышепчет сам, В луковке света мечась к небесам. ЗЕМЛЯ ТОВАРНАЯ Луна висела, как столпотворенье, Как вихревой комок, Сплелись в ней лица, хищные растенья, Псалмы, визг скрипок и стихотворенья, Водоворот камней и волосок. Я просыпалась, плавно прозревая… Луна плыла в задымленном окне. "Земля товарная" и "далеко до рая" Шептал в висок мне кто-то, напевая: "И больше нам не стыть в ее огне". ЗАПАДНО-ВОСТОЧНЫЙ ВЕТЕР[13] АРБОРЕЙСКИЙ СОБОР УКРАИНСКАЯ ФЛОРА 1) маки и мальвы в июне 2) подсолнечник в июле 3) конец лета Маки украинской ночи За селом залегли, Как гайдамаки хохочут, Черное сердце в сладимой пыли. Черная бахрома, Мрака темней, дрожит, Сводит корни с ума, Белый надрез их пьянит. Мальва — она пресней — Малороссийский просвирник, Как украинская мова Русской грубей и тесней. Но она хлебцем пахнет. Каждый голодный год Пек ее, замерзая, Со снытью мешая, народ. Прабабушка младая В венке из васильков В омут глядит — Другая Манит со дна рукой. Врастают волосы в волны, Чмокнет венок венком. Вот под корягой Луною Днепровский давится сом. Ты, Украйна родная, Потерянная страна, Кровью меня согревая, Манишь с речного дна. Выпьет макитру горилки Хитрый казак — а вдруг? Товарищи мечут жребий, Сбившись в круг. И выпадает жребий, И усмехнулся казак. В глиняной люльке зарделся Шелково-тленный мак. Вот казак, накреняся, Выскочил из шинка, Гаркнул и повалился В дебри подсолнечника. А солнце вырыло ямку (Оно ведь черней крота) И упало в изнанку — Где сумрак и нищета. Подсолнух кротко поводит Телячьей своей головой. Семечек полное око Никнет к полыни седой. — Достань скорее занозы, — Он просит у казака, — Больно! Из налитого Лаковой кровью зрачка. Крот — солнце, Луна — монисто В маки галушки макают. Гетман, канувший в Лету, Плывет в свою хату на Канев. Разве пестики-тычинки Не просыпаны под тыном, И сама не отлетела У арбуза пуповина? Ты ли, мати Украина, Плачешь в ивах, длинных, сивых, И не ты ли пробежала Под буреющей крапивой? вернуться Новые стихотворения. СПб.: Пушкинский фонд, 1997. Серия "Автограф". ISBN 5-85767-099-3 96 с. |
