IV Вид Нью-Йорка с ночных небес Как золото Микен, растертое во прах, Нью-Йорк в ночи внизу лежит на островах. И птица крэжится и мыслит, что дракон Под этим золотом вживую погребен, Как слитки золота, присыпанные пылью И стружкой золотой, и блёсткой кошенилью. Как будто б червяки ползут со всех сторон И давят золото, как виноград, и стон Несется к облаку. По одному Они вползают вглубь, плюяся блеском в тьму. Жаровня — раздувал ее подземный жар — Ускользает, полыхая, и её мне жаль. Тянет к брюху пятки самолет босой, Город вертится и тонет неподвижным колесом. И сей живой горящий мертвый вид Встает под наклоненный авион, Внушая ужас, будто говорит, Что там внизу зевает к нам Дракон. Его дыханья убежав, пилот Направо в океан уводит самолет. Нью-йоркский пейзаж На концах нью-йоркских стритов Небо вонзается в землю ракетами. Это тревожно и страшно это. Мы уже, кажется, все убиты. Похоронные лошади бьют копыта, Ядовитого много света. На концах нью-йоркских стритов Небоскребы из воздуха пиком вниз — Они колют в землю все что налито — Все опивки небесных тризн. Зимняя Флоренция с холма Дождь Флоренцию лупит Зимнюю, безутешную, Но над ней возвышается купол — Цвета счастья нездешнего. Битый город дрожит внизу Расколотым антрацитом. Богами и Музой, Как бабушка, нежно-забытый. Но теплится в мокрой каменоломне Фиалковое сиянье, Под терракотой ребристой фиала — Перевернутой чашею упованья Снег в Венеции Венецианская снежинка Невзрачна, широка, легка. Платочки носовые марьонеток Зимы полощет тонкая рука. Вода текучая глотает Замерзшую — как рыба рыбу, Тленна. Зима в Венеции мгновенна — Не смерть еще — замерзшая вода, И солнце Адриатики восходит, Поёживаясь, в корке изо льда. Но там, где солнце засыпает — К утру растает. А в сумерки — в окне, в глухой стене, Вздымаясь над станками мерно, Носки крутые балерин Щекочут воздух влажный, нервный. С венецианского вокзала Все поезда уходят в воду И море плавно расступилось Как бы у ног босых народа. И кутаясь в платок снеговый Из-под воды глядит жива, Льдяных колец сломав оковы, Дожа сонная вдова. Пьета Николо делл’ Арка в болонской церкви Мария делла вита В Болонье зимней — там, где вьюга Случайна вовсе как припадок И ветер страстный как трубач Провоет в бесконечность арок, На площади гроба ученых Стоят — из мрамора скворечни, Где души их живут скворцами Своею жизнью темной вечной, Там в уголке однажды в церкви Я видела Пьету, Которой равных По силе изумленья перед смертью Нет в целом мире. Там лысая Мария Сжимая руки, Истошно воет, Раздирая рот. Пред нею Сын лежит прекрасный тихий. Как будто смерть ее состарила в мгновенье, Как зверь она ревет. А две Марии как фурии протягивают руки, Желая выдрать зенки грубой смерти, А та свернулась на груди Христа И улыбается невидимой улыбкой. Он, Бог наш, спит и знает, что проснется, Утешится Мария, улыбнется. От плит базальтовых Такою веет скорбью, Как будто бы земле не рассказали, Что Воскресенье будет, Все станет новым и иным. О злые люди, падите же на снег И расскажите Камням и сердцу своему, Что тверже камня, Что Сын воскрес. И Матери вы это расскажите, Скажите статуе, Мариям расскажите, На кладбища пойдите, Костям и праху это доложите И, закусив губу, В снегах На время краткое Усните. Гоголь на Испанской лестнице А Рим еще такое захолустье… На Форуме еще пасутся козы И маленькая обезьянка Чичи Шарманку крутит, закатив глаза. Здесь, у подножья лестницы Испанской Еще совсем недавно умер Китс. Весенний день — и с улицы Счастливой Какой-то длинноносый и сутулый так весело заскачет по ступенькам, Как птица королек иль гоголек. Но временами косится на тень На треугольную И с торбой за плечами. А в торбе души умерших лежат И просятся на волю. А господин вот этот треугольный Каких-то лет почтенных, темных, Каких-то лет совсем необозримых Бежит, как веер, сбоку по ступенькам. И не отстанет он до смерти, нет. Навстречу подымается художник И машет Buon giorno, Nicolа! А тот в ответ небрежно улыбнется И от кого-то сзади отмахнется. А обезьянка маленькая Чичи Так влажно смотрит, получив пятак. |
