ГУСИНООЗЕРСКИЙ ДАЦАН В юности мечтой пьянела я нелепой: Вот пойду учеником в дацан, Вот приду я к желтым ламам в степи, И не скажут: "рази ж ты пацан"? Не заметят. Выучусь молитве, Яме страшному зеленый брошу рис, И, как молния жестокая, в мгновенье Сто миров промчу и брошусь вниз. " Стамбул не пал, не пал Константинополь " Стамбул не пал, не пал Константинополь, А с грохотом расшибся третий Рим, На дне морей, под изумрудной коркой В его развалинах, в золе горим. Проливов не видать, теперь уж это ясно, На что они? На что мне Рим? Мне мира мало, да и он опасен, Он рухнул весь, мы в головне дрожим. На что мне мир? Мне нужно только, Чтоб ангелы не слышали меня, Все ж слушая, и всхлипывали горько, Подглазья синевою затемня. ШОФАР Друг, теперь я надломилась, Будто трость. Еще тело веселится, Завопила кость. Ничего и не осталось — Горсть воды и горсть песка, Еще в сердце моем радость, А в костях — печаль-тоска. Все гобои, все берцовые Воют, ноют всей длиной, Будто роги новогодние Над темнеющей рекой. " В глубокой долине " В глубокой долине Огни зажглись, Мерцали и тонко звякали. Прямо на них упала вниз Лестница Иаковля. Лестница упала, небо далеко, Вспугнутые ангелы метались. И одни кидались в землю лбом, А иные с нами жить остались. Я встречала иногда таких — По водам бредущих спозаранку. Не воздвиг еще над головой Сонный мастер новую стремянку. В долине гнева и священной злости Пусть вылетит последний вздох. Если не разденешься до кости — На тебя и не посмотрит Бог. " Там, где, печалью отравившись, " Там, где, печалью отравившись, Завоет путник: Ханаан, Там, где Рахиль пекла оладьи На придорожном плоском камне, Где небо ангелами каплет, Как ночью поврежденный кран, — Не для меня сребро оливы, Я не была бы здесь счастливой, Не здесь мой дом. Где ангелы летят дождем В булыжник тертый, камень битый, Надо всем стоит Исакий, Тусклым золотом облитый. Где ангелов метет метель, Метель метет — туда, туда, Где демоны, как воробьи, Сидят на проводах. Где истончились дух и плоть, Где всё пещера и провал, Где стоит палец уколоть — И сонмы духов с острия Влетят под кожу и галдят. И где толпа полупустотна Не замечает облак плотный, Ведущий под уздцы трамвай В Коломну, наш вонючий рай, Не видит, видя, столп. Зато с рожденья знает всякий, Что он — пещера, камень битый, Как молчаливый наш Исакий, Мутным золотом облитый. ОБРУСЕНИЕ КУНДАЛИНИ[18] Бедное Кундалини, дерево мое, Не змея, а дерево С круглой головой. Что же ты не ездишь Трактом столбовым — Царскою дорогою К вершинам седым? Ты служить мне должное, Исполняй закон, С милою ухмылочкой Домовой дракон. Подымись в святилище Со свечой витой. Добавь к моему бормотанью Гуденье и ветер свой И крепкого намертво яда В склеиватель слов. Срубить мне, Горыныч, надо Одну из твоих голов. Давай раскалим А и О. Ты будешь подмогой, маньчжурка. Когда ты под горло ползешь, Мне весело, щекотно, жутко. ВРЕМЯПРОВОЖДЕНЬЕ #2 (в Стрельне) Я вижу — что лазурна сень И изумрудна ель, К которой прислонясь читаю О странствиях Давид Ноэль. Она брела средь снежных гор, Жила в пещерах диких лам… Пока завидую ей — день Уж ломится напополам. Потом под радио "Орфей" Я вспоминаю наше время — Ганеша просит молока, Икона плачет в Вифлееме, Что умерла, как будто, Ванга, А яблонь слышит, сжавшись мило, Как тенор из травы и праха Поет так жадно: "Вита миа!" Потом бреду в пустое море. Средь мелких рыбок спит Кронштадт, Смотрю направо — там мой город, Счастливо взятый напрокат. Во мне смешалось столько ветра, Златой над головой венец, И плавно колесо Сансары Остановилось наконец. Не знаю — добрая ли, злая, Я вижу ровный страшный шум, И юный старец в Гималаях Наводит зеркальце мне в ум. вернуться Сила, таящаяся в позвоночнике (даосск.). |
