Утренний натюрморт Утром выйдешь на кухню вяло, Пол-яблока, хлеба нет, На столе только черный Хлебников, Это немало. Ешьте, дети, его, Черный хлеб превратится в лиловую водку, Голова в темноте засияет ало, Вы станете говорить на языках. Стал черным кирпичом, горьким хлебом, А умер в сене на скрипящей телеге (О как ясно она проскрипела — пора!) Под ускользающим небом. " Входит Осень. Солнце. Холод " Входит Осень. Солнце. Холод. Главное — с тропы не сбиться. Лист упал и посоветовал Покориться и смириться. И снова все начнет сбываться, Хлынет свет в средину лба, Сигареты умножатся В твоих карманах как хлеба. Телеграф улиток[5] Тыкнут черное на белом И возьмут как ноту «ля» И без ветра покачнутся Маковой волной поля, И, перелетев чрез море, Отзовется нотой «си». Вот он, телеграф улиток: Здесь кольнут — там завопят. Смутный слизень, недобиток…. Двое нераздельно слиты — Ангел и слизняк дрожат. Включая и выключая свет Выключая свет, Успеваю заметить (В крупинку мига) — Как тьма Взмахивает рукавами, Люблю смотреть, Как она выживает свет, Быстро смывая его Густою водою своей. А свет никогда не делает так, Он — простак, Вспыхивает — будто и нет Злой этой младшей сестры. Вьюга и Лун Белым терновым кустом Легкая вьюга металась, Вкруг Лэна венец свивая. Внутри кипящей зимы Купина догорала живая. Ветки ломались, шипы Льдинки кололись в глазах, Череп летел в небесах, Казняще смотрел, косой. Что же его так мучит? Вьюга кидала лассо. Сей вьюги пылающий куст Возник дуновением уст Божественных — чтобы замкнуть наконец Вкруг Лика колючий венец Птицы на кресте Измайловского собора Я никогда не была авгуром. Не чертила на небе templum. Три птицы кружились над синью собора. И я тогда повелела невольно Образовать им собой треугольник. «Ты увенчаешь креста вершину, На поперечину сядьте вы две По краям, если Господь меня слышит…» Но они все метались по синеве. Медлили будто, но через мгновенье Будто услышали повеленье. Вмиг на кресте расположились, Как я просила, — это милость. Прощенья, близости знаменье. Потом они крича взлетали, Они как будто и не знали — Что послужили. На скрижали Они треть буквы начертали. О, высота и даль Над Божьим домом! Ты — бестелесная скрижаль Синя и невесома. Бег белки Мимо мелеющих прудов Юсуповского сада И мимо чучела зевающего волка Бегу в своих заботах мелких. Мелькает маленькая белка, Так в деревянном колесе, На жернове, как будто мельничном, Вне времени, в заботе мелочной. Истерся мех, глаза потухли. Но вертится гончарный круг, И лапки черные набухли, И к колесу они припаяны навек. И замечает белка вдруг Что с колесом она уже сам-друг, И что она уж не зверек, А света мячик. Что изумрудно колесо, И что в конце круговращенья Она, как мандорла, замрет И, падши в небо, не умрет. Письмо во сне Письма, непрочтенные во сне, Значат больше тех, что приносит почта. На бумаге сновидческой тают слова, Текут ручьи, распускаются почки. Кто-то мертвый давно, с иглою в руке Царапает что-то себе в уголке. Мертвые улыбчивы, живые в жару… Столько лет читаю это письмо, сколь живу. Пишет он: «Пойди, камень потеряй На углу Вознесенского и канала Синий…». — «Я его потеряла давно». — «Потеряй еще, этого мало». Сонные чернила текут по щекам. Стихи не сгинут на самом деле? Дышат жарко они и во сне приникают к нам. Мы же — сговор инея и метели. Вариация В колодец смотришь на меня. Вот видишь — я на дне колодца, И сердце птичье мое бьется, Ключом вскипающим звеня. Из-под воды я вижу солнце, Как зерен горсть живородящих, Да и луну я тоже вижу, Как рыбий глаз в воде кипящей, Но глаз Твоих мне не увидеть, Но — тяжесть Твоего вниманья. Я все исполнила послушно… Я помню — в чреве было душно, Когда в мою смотрел ты душу И пристально и равнодушно, Не ожидая узнаванья. вернуться Телеграф улиток — результат известного научного опыта, поставленного в 19-м веке. Родственную пару улиток разлучали. Одну улитку оставляли в Европе, другую перемещали за Атлантический океан. В опыте, когда одну из них кололи иголкой, то и другая — за океаном — в это мгновение содрогалась. (Примечание автора) |
