ТРИ ЦАРЯ НА РОЖДЕСТВЕНСКОМ БАЗАРЕ Г.Гейне — с упреком — зачем он с топором напал на трех волхвов Уже не надо, но снова снится — Снег, мороз и круглый свет, Снова терпкую кровь Роженицы Разлил по стаканам Адвент. Зимы, ты знаешь, и лета нет — Это ряженые колдуют, И кровинку наколядуют, И уходят, на свой наступая след. Я знаю ужас зернышка, Летящего в вихре сева. О, еще бы остаться с коровой, Согревающей ночи хлева. Мы отдали золото, мирру И все, что нравится нищим, И все, что самим было мило, И стала душа пепелищем. А когда ничего не осталось, А только камень и сор — Мы легли под тяжелый камень И стали строить собор. Но у нас навеки осталась Имен скорлупа. Мельхиор. Базаром, вафлями хрустя, шли маги, Но нет звезды, а воздух пьян. Пещеру светлую найдем мы в океане, Где над нею пляшет хладный океан. Мы вдунем в стакан тебе, странник, Гарь и черный пожар, Еловою веткой уколет Рождественский базар. Меня, я Ему поклонился, Младенец усыновил И пухлою ручкой своею Мне сердце исколотил. Он угли разжег в глазницах, Сказал: посвети окрест — Увидел я, сном томим, И Змия, кусавшего хвост, И Его, несущего крест — И все это было одним. На крашеных колесницах Кружились, глинтвейн варя, И лили в сугробы кровь Роженицы Три нищих и грозных царя. " Шестов мне говорит: не верь " Шестов мне говорит: не верь Рассудку лгущему, верь яме, Из коей Господу воззвах, Сочти Ему — в чем Он виновен перед нами. Я с Господом в суд не пойду, Хотя бы Он… Наоборот — Из ямы черной я кричу, Земля мне сыплет в рот. Но ты кричи, стучи, кричи, Не слыша гласа своего — Услышит Он в глухой ночи — Ты в яме сердца у Него. ЛЕНЬ Блаженная лень! Томящая лень! Так сладостно кровь цепенеет! Ресницами так невозможно взмахнуть, Язык, распухая, коснеет. Не выходить, не петь, не знать отличий, Не стряхивать ни липких сна оков, Ни упоительную муку параличных, Сухих растений, сверженных богов. НА ПЕРВОЕ ПОГРЕБЕНИЕ ГАМСАХУРДИА Чуть покраснев, и в клочьях тины, Луна, толкнув скалу плечом, Омочила снега долины Едкой лазурной мочой. Сторож, выйдя за сараем в кукурузу, Услышал тонкое движенье И выстрелил — в Бодлериану — Музу, Нагую, резвую, хотя и в разложеньи. Он опять вернулся в свой свинарник, Где среди трухи, лопат и вил Пел и пил еще другой охранник, Гроб в полу он чачею кропил. Просочится ли она в открытый рот, Растечется ли по дереву уныло? Сушится в связках табак, кто-то в поле поет, И солдат, как надгробье, храпит на могиле. КРУГОВРАЩЕНИЕ ВРЕМЕНИ В ТЕЛЕ Эта девушка — чья-то дочь, В глазах — голубая вода, В паху у нее — глухая рваная ночь И розовая звезда. А в сердце у ней — который час? Между собакой и волком. Синий сумеречный льется атлас Под воткнутой в центр иголкой. А во лбу у нее предрассветный сад — Занялось — вот сейчас рассветет, Но в затылке уже багровый закат, В позвоночник полночь ползет. НА ВЫСОТЕ Бог мог быть камнем или растением… Оккам Парус опавший в груди трепещет. Где же воздух — слабый, дольний, Грязный — где же он теперь? Штурвал глазницы вещей В муке кружится — и кажет дверь. Там висит кристалл зеленый, Как прозрачный чистый лоб, От него сквозь купол льется Красноватый ясный столб. И — в его прозрачной волне Парит без усилья Бабочка на краю, на дне С черепами на пыльных крыльях. Этот Камень светлый, страшный Перевешивает мир. Он — живой, всегда кругами Ходит стража, шепчет плавно клир. Господи, я вспомню Имя. Имя есть во всех церквах. Ты висишь здесь, как на дыбе, В немоте и на цепях. И разве я — служитель горний, А не пролилась как вода, Что Ты тропою потаенной Привел меня наверх сюда? Спаси же Ты своих увечных, Свое больное — иль нельзя? — Что Ты висишь в пещере вечной, Как отвердевшая слеза. |
