Это было две недели назад, и с тех пор каждый вечер повторяется. Но сегодня у меня на уме кое-что другое.

Я узнал от Стефано, менеджера бара, что у нее сегодня выходной, поэтому написал ей заранее: Встречаемся по этому адресу в восемь вечера.

Валентина прочла сообщение. Я несколько раз видел появляющиеся и исчезающие пузырьки, чувствуя странное стеснение в груди в ожидании ответа.

Один из наших ключевых поставщиков зашел ко мне в кабинет, и я был вынужден отложить телефон и переговорить с ним. Мой взгляд то и дело возвращался к экрану, ожидая, может быть, даже желая, чтобы он загорелся. Мои пальцы беспокойно постукивали по столу. Я хмыкнул в знак согласия со всем, что сказал поставщик, надеясь, что не одобрил какую-нибудь глупость. Но, когда Энцо многозначительно посмотрел на меня, я понял, что так и было.

Оказывается, я невольно согласился на повышение процента в нашей следующей сделке, что приведет к потере денег. Но на экране наконец-то появилось уведомление.

Я извинился перед поставщиком и разблокировал телефон, обнаружив, что Валентина отреагировала на сообщение смайликом с большим пальцем вверх. Можно было подумать, что она пообещала мне миллиард фунтов прибыли, по тому, как быстро избавила меня от мыслей о потерянных доходах.

Сейчас я жду ее в отдельном зале в La Sirena, итальянском ресторане в городе. Я выбрал место, которое не принадлежит Фамильи и не связано с ней, чтобы нас не увидели те, кто может меня узнать.

Уже заканчиваю телефонный звонок с Энцо, когда двери распахиваются, и в ресторан входит Валентина с ее длинными каштановыми волосами, красными губами и сногсшибательными формами. Прерывистый вздох облегчения вырывается из моего горла. Интересно, пройдет ли когда-нибудь это постоянное беспокойство, что она снова исчезнет?

Этот вздох срывается с губ, когда скольжу взглядом по облегающему черному платью, которое она надела сегодня. Оно куда скромнее нарядов, в которых я видел ее раньше, и все же действует на меня гораздо сильнее, чем те откровенные платья. Представляю, как она идет со мной под руку, прижимаясь ко мне, пока мы движемся по залу на каком-нибудь мероприятии, приветствуя моих союзников.

Опасная, опасная мысль.

— Насчет того, о чем ты просил меня узнать, — осторожно добавляет Энцо.

— Хм? — не могу отвести от нее взгляд.

Видя лишь один столик, Валентина теребит ремешок сумочки.

Когда Энцо замолкает, и пауза затягивается, понимаю, что он собирается сказать мне что-то, чего я не хочу слышать. Это возвращает мое внимание к разговору.

— Что именно?

— Fottuto bastardo,⁸ — ругается он. Даже через телефон слышу, что он произносит эти слова, стиснув челюсть.

Встаю, отворачиваясь от Валентины.

— Рассказывай.

— Думаю, Рокко торгует женщинами.

Мои глаза закрываются, веки внезапно тяжелеют, будто на них подвесили гири.

— Ты уверен?

— Пока нет. Но он стал чаще встречаться с армянами. Вчера вечером я последовал за ним на аукцион, — каждое слово Энцо пропитано отвращением. — Это объясняет дополнительные денежные потоки.

К сожалению, секс-торговля — бизнес, устойчивый к спаду. Спрос всегда будет высоким. Но это, блядь, красная черта. Фамилья никогда не занималась торговлей людьми, не говоря уже о сексуальной эксплуатации женщин.

— Собери неопровержимые доказательства. Мы передадим их отцу. И на этот раз он уже не сможет проигнорировать это. Рокко заплатит.

— Сделаю, — клянется Энцо.

Повесив трубку, оборачиваюсь как раз в тот момент, когда официант протягивает руки, чтобы снять пальто с плеч Валентины. Поймав мой суровый взгляд, он замирает и пятится назад.

— Почему ты захотел встретиться здесь? — спрашивает Валентина.

Огибаю стол и сам снимаю с нее пальто. Передаю официанту и отпускаю его легким взмахом руки.

— А ты как думаешь? — спрашиваю, отодвигая ее стул и выжидающе смотрю на нее.

Она не двигается.

— Похоже, ты хочешь, чтобы я поужинала с тобой.

— Верно.

Валентина пристально смотрит на меня непоколебимым взглядом.

— Мы договорились, что это просто развлечение.

— Ты планируешь объявить голодовку на время, пока мы спим вместе?

— Нет.

— Отлично, значит, можешь поесть со мной.

Она настороженно смотрит на меня, колеблясь. Слегка пошатывается, будто что-то внутри нее подталкивает сдаться.

— Это просто дружеский ужин, а не предложение руки и сердца, Лени.

Что-то вспыхивает в ее глазах, прежде чем она маленькими, осторожными шажками, наконец, начинает сокращать расстояние между нами.

— Так вот, кем мы являемся? — спрашивает она, присаживаясь, и я придвигаю ее стул. — Друзьями?

Сначала занимаю место за столиком напротив нее и только потом отвечаю: — При тебе есть оружие? — спрашиваю, наливая ей красного вина.

— Всегда.

— Планируешь применить его на мне?

Она делает неторопливый глоток, оценивающе глядя на меня поверх бокала. Ее алые губы смыкаются, а кончик языка показывается изо рта, чтобы слизнуть остатки. Я вот-вот кончу в штаны, и, кажется, она даже не осознает, что со мной делает.

— Нет, — отвечает она, ставя бокал на стол.

Мои губы медленно расплываются в улыбке.

— Тогда, пожалуй, я бы назвал нас друзьями, — взгляд снова цепляется за ее пленительные губы. — Это вишневая помада?

Еще один глоток.

— Тебе придется выяснить самому.

Улыбаюсь ей: — Возможно, ты лучший друг, который у меня когда-либо был.

Слабый румянец проступает на ее щеках, губы подрагивают, но она сдерживает улыбку.

Она как зависимость от сигарет. Ты знаешь, что они вредны для здоровья, знаешь, что однажды могут тебя убить, но снова возвращаешься за этим кайфом. В момент, когда никотин попадает в легкие, тревога и раздражение исчезают. В момент, когда он ударяет в кровь, беспокойство внутри утихает, принося с собой умиротворяющую тишину.

Я быстро пристрастился к нему.

— Почему ты ненавидишь своего брата?

Удивленно смотрю на нее, застигнутый врасплох.

— Что?

— Я имею в виду, мне совершенно очевидно, за что его можно ненавидеть. Насколько могу судить, в лучшем случае он самовлюбленный нарцисс, в худшем — психопат. Но он далеко не единственный жестокий мужчина в мафии, не говоря уже о Преступном мире в целом, а ты его брат, — она отламывает кусочек хлеба и подносит ко рту. — Должно быть, он сделал что-то лично тебе, раз ты так его ненавидишь. Так почему?

— По многим причинам.

— Назови хоть одну.

В отличие от нее, я уклоняюсь от ответа не потому, что не хочу отвечать.

— Правда уродлива. Уверена, что сможешь с ней справиться?

— Да.

— Он убил мою первую девушку.

Глаза Валентины закрываются, боль искажает ее черты. Губы слегка приоткрываются, и с них срывается тихий вздох удивления.

— Ты любил ее, — говорит она.

Не вопрос, утверждение.

Медленно качаю головой.

— Нет, — ее глаза широко открываются, — самое ужасное, что не любил, — признаюсь я. — Мне было восемнадцать, и мы только начали встречаться. Она мне очень нравилась, но я еще не успел влюбиться. Он убил ее, думая, что любил. У нее вся жизнь была впереди, и она лишилась ее, потому что была со мной. Я буду винить себя за это до конца своих дней, — вновь смотрю на Валентину. — Теперь ты понимаешь, почему я сказал ему, что ты для меня ничего не значишь, и почему постоянно прошу держаться от него подальше. Я не допущу, чтобы это повторилось, особенно с тобой.

Она крутит в руках ножку бокала, отводя от меня взгляд.

— Мне жаль, что тебе пришлось через это пройти, — шепчет она. — Я знаю, каково это — жить с таким чувством вины.

Осторожно, словно крадясь на цыпочках, использую предложенную возможность.

— Из-за родственной души, которую ты потеряла?

Она кивает.

— С ним что-то случилось...

— С ней, — поправляет она тихим шепотом.

Узел в груди ослабевает. Она клялась, что это был не ее бывший возлюбленный, но она называла этого человека своей родственной душой, и я понимаю, что ревность, с тех пор бурлящая во мне, медленно разъедала изнутри. Знание того, что это женщина, успокаивает израненную плоть моего нутра, а тот факт, что она доверяет мне эти, казалось бы, мелкие, но такие важные кусочки информации, и вовсе исцеляет.