— Будь осторожна, когда шепчешь мое имя, pavona. Я могу стать зависим от этого.

В его взгляде читается явная провокация, губы изгибаются в самодовольной улыбке. Я обвиваю его шею, и улыбка сразу исчезает.

Голодные, расширенные зрачки опускаются к моим губам. Взгляд становится тяжелым от желания, а выражение лица жадным, когда сокращаю расстояние между нами.

Сердце стучит где-то в горле. В голове десятки голосов, каждый из которых кричит, что это катастрофически плохая идея.

Я тихо выдыхаю, а затем решительно накрываю его губы своими.

Жар мгновенно вспыхивает в животе. Медленно поднимается по позвоночнику, набирая силу, разгораясь все ярче, пока не превращается в огненный шар, стремительно проносящийся по всему телу. Его рот теплый и мягкий, губы нежные и податливые, странно знакомые.

Я хмурюсь, сильнее сжимая его шею, не понимая, почему меня не покидает чувство… будто мы уже целовались. Несколько долгих секунд слышу лишь гул собственного, бешено колотящегося сердца.

А потом резкий, оглушительный звук.

Обитые бархатом деревянные подлокотники кресла пронзительно скрипят, когда Маттео сжимает их в отчаянной попытке удержать себя от прикосновений.

Когда мой язык мягко требует доступ, нежно надавливая на линию его плотно сжатых губ, он приоткрывает рот. Я скольжу внутрь, встречая его язык в ленивом танце, от которого по венам взрывается чистое, раскаленное до бела желание. Вторая рука поднимается к его щеке, я устраиваюсь у него на коленях, выгибаясь к нему навстречу. Поцелуй получается медленным, чувственным, будто без остатка отдаюсь своим самым распущенным, запретным фантазиям о нем.

Маттео стонет мне в губы, и этот звук полон яростного нетерпения. Я чувствую, как его сдержанность трещит по швам. Он позволяет мне вести, но это дается ему с трудом.

Хотя все внутри меня кричит не делать этого, я все же отрываюсь от него.

Маттео сразу тянется за мной. Его губы, словно в открытом протесте против завершения поцелуя, слепо ищут мои, грудь подается вперед настолько, насколько позволяет тело, пока я окончательно не вырываюсь из его объятий.

Его глаза остаются закрытыми, когда смотрю на него снизу вверх. Он проводит языком по нижней губе, прежде чем жадно втянуть его обратно в рот. Из глубины горла вырывается низкое, глухое рычание, когда он смакует мой вкус.

Сердце бешено стучит в груди. Биение настолько громкое, что слышу его в ушах и ощущаю под кожей. У меня кружится голова, я едва держусь на ногах, и внезапно остро осознаю, насколько уязвима.

Наконец, Маттео открывает глаза. Медленно фокусируется, и когда взгляд проясняется, становится незнакомым. Зрачки расширены, полностью поглотив изумрудный цвет радужки, оставив лишь два черных круга голода, впивающихся взглядом в мои губы.

Его голос хриплый, низкий и темный: — Сколько за руки?

Безудержное отчаяние в его тоне посылает новую волну похоти, сотрясая мое тело.

Если он прикоснется ко мне, я пропала.

— Я же сказала, я не проститутка.

Где-то на задворках сознания слышу знакомый голос вины, поющий ту же заученную песню. Но если раньше он был слишком громким, чтобы игнорировать, теперь его заглушает другой, едва слышный, отчетливый шепот, который твердит: я могу ему доверять.

— Сколько стоит просто прикоснуться? — голос опускается до невозможной глубины. — Не взять.

Моя кожа вспыхивает при одной мысли о том, как Маттео мог бы меня взять. После его настойчиво поцелуя, впервые с тех пор, как исчезла Адриана, мне показалось, что все снова может встать на свои места. А ведь он сдерживался, и даже этого хватило, чтобы оставить на мне след. Я знаю, он сломает меня для всех других мужчин. Включая моего будущего мужа.

— Сколько, Валентина? — настаивает он, все еще сжимая подлокотники до белых костяшек.

Сказать ему свое настоящее имя было ошибкой.

Я называю самую абсурдную сумму, которая приходит в голову, чтобы его отпугнуть: — Два миллиона.

Маттео даже не моргает. В следующее же мгновение подносит телефон к уху, настолько быстро, что я даже не успевала заметить движений.

— Энцо? — Он смотрит мне в глаза, пока ждет, когда двоюродный брат ответит. — Переведи два миллиона фунтов на счет Вал… на счет Мелоди. — Молча слушает, что бы там ни сказал Энцо, не отрывая от меня взгляд. — Просто сделай это.

По телу проходит разряд, нервы и предвкушение напрягают каждую клеточку. Не верила, что он действительно заплатит такую астрономическую сумму. Я ерзаю, но это только сильнее прижимает меня к его все еще явственно твердому, пульсирующему члену.

Он сдавленно стонет, в глазах вспыхивает предупреждение. Тянется ко мне, но в последнюю секунду сжимает кулак и с грохотом бьет по подлокотнику, яростно рыча в трубку: — Блядь.

Звонок заканчивается, и Маттео откидывается на спинку кресла. Время тянется. Мы смотрим друг на друга, и напряжение между нами нарастает с каждой секундой.

У него самые красивые ресницы, какие я когда-либо видела. Густые, черные, длинные, будто обрамляют его изумрудные глаза тенью подводки. Из-за этого его взгляд кажется глубоким, тягучим, приковывая к себе.

— Когда твой телефон издаст звук, это будет означать, что деньги поступили на счет, pavona, — говорит он. — Это значит, что ты — моя.

В его взгляде появляется нечто более темное и первобытное, чем просто желание обладать, что-то такое же собственническое, как клеймо, прижженное к коже.

Мой телефон издает звук.

Я вдыхаю.

И он срывается.

Маттео бросается ко мне еще до того, как стихнет звук.

Именно так это можно описать — он бросается.

Правая рука обвивает поясницу, левая хватает за шею, и он прижимается к моим губам с мучительным стоном, будто вырванным из самой глубины его души.

Требовательные, грубые, жадные губы впиваются в мои. Поцелуй становится жестким, голодным, полностью лишенным контроля. Прошло всего две секунды, а это уже соперничает с лучшим поцелуем в моей жизни.

С тем, о котором не позволяюсь себе вспоминать.

Он поглощает меня с жадностью умирающего от голода человека, которому нужно насытиться, и вырывает из моего горла протяжный, отчаянный стон.

Маттео отрывается от моих губ.

— Блядь, — рычит он.

— Что? — спрашиваю, пьяная от желания.

— Этот чертов звук, который ты только что издала. Как будто я вогнал в тебя свой член на десять дюймов.

Я моргаю.

— Десять…?

Его зубы скользят вдоль моей шеи, вызывая дрожь во всем теле.

— Да. Десять.

Он поднимает голову, чтобы вновь найти мои губы, одновременно поглощая хриплый, срывающийся от желания вдох.

В этом поцелуе нет нежности. Губы жесткие, нетерпеливые в своей головокружительной страсти. Где-то на краю сознания что-то настойчиво пытается заставить меня вспомнить, но я не могу. Не сейчас, когда его поцелуй — это удар по всем чувствам, который топит меня в тепле, цитрусовой свежести и беспощадной сущности Маттео.

Каждый стон, что срывается с моих губ, — пропитанная отчаянием, беззвучная мольба: еще, сейчас, пожалуйста. Чистое, необузданное блаженство толкает меня опуститься на его колени. Пульсирующая киска, болезненно трется о его твердый член.

— Вот так, моя девочка, — одобрительно хрипит он.

А потом резко сбрасывает меня с колен на пол. Amex выпала из-под бюстгальтера. Я готовлюсь к удару о твердый пол, но его руки ловят меня. Он мягко укладывает меня, прежде чем прижать своим телом.

Это уже не прикосновения.

Это присвоение.

Не просто жажда обладания, а первобытная, безумная потребность, такой силы, что становится ясно, насколько глубоко его вожделение. Если я сейчас же не остановлю это, он и вправду трахнет меня прямо здесь.

Отрываясь от его губ, выдыхаю: — Думаю, это уже тянет на два миллиона.

Маттео качает головой, не открывая глаз. Его рука обхватывает мою шею во властном, доминирующем жесте. Резко притягивает к своим губам, и шепчет: — Еще нет, pavona. Еще... — умоляет он. — Мне нужно больше.